- Да что случится? Слава богу, я уже десятки раз летала. И мы с тобой тоже летали.

- Так то вместе, а когда мы вместе, ничего с тобой случиться не может... Даже не так, просто я об этом не думаю, раз я тоже лечу.

Он знал такие слова, которые обладали тайным даром и пронзать меня, и давать пищу моему уму. Бывало, я порой думала, уж не лукавит ли Рено, уж не разыгрываем ли мы с ним некую условную комедию, где ему отведена роль сына-обольстителя. Но нет. Рено действовал, только подчиняясь своим инстинктам, и его отличала от ровесников редкая черта - что у другого могло показаться нарочитым, у него как раз шло от неумения рассчитывать, от отсутствия сдерживающего начала, а подчас и от отсутствия стыдливости.

Конечно, он был неглуп, но интуиция во многом превосходила ум. Как мать, я отдавала себе в этом отчет. И тревожилась.

Так я и прожила последние сутки под обаянием этих слов. Вплоть до отъезда и даже после отъезда. Все время перелета я думала только о Рено, ведь мы так редко расставались. Высоко, высоко над пламенеющим морем я не видела ничего, кроме своего сына: вот он раскинулся в плетеном кресле, вытянул длинные голые ноги, на ступни его из глубины листвы падает электрический свет, а неподалеку, в дверях кухни, стоит наша Ирма, внимательно следит за нами и слушает, о чем мы говорим.

За те несколько дней, что я провела вне дома, так как пришлось на месте все решать, все уточнять, сделать чертежи и только после этого дать зеленый свет, я исстрадалась в разлуке с сыном. При любой передышке в работе я уносилась мыслью к нему. Во время поездок, когда меня возили по острову, я или погружалась в созерцание пейзажа, или, сделав вид, что устала, сидела с закрытыми глазами, лишь бы ни с кем не разговаривать и видеть его. Я представляла себе Рено, мечтала о нем. То он виделся мне с Пейролем в пустом классе, таившийся от других, как таился от меня, ибо, храня верность своему слову, я никогда не вмешивалась в их занятия. То видела, как они катят на Ирминой малолитражке к морю, как по очереди ныряют с моста, как уплетают наперегонки рыбацкую уху. Короче, мне их недоставало.

Только одна тень омрачала эти картины: неприятие моим сыном своего товарища, его отказ завязать дружбу. И до того сильно омрачала, что в следующую субботу я решила ускорить свой отъезд, тем более что на совещании с моими клиентами все нерешенные вопросы наконец благополучно разрешились, и я, не связавшись даже предварительно с континентом по телефону, что отняло бы много времени, вечерним самолетом вылетела домой к своим мальчикам.

В ночной тишине наш темный, запертый на замок Фон-Верт жил своей тайной жизнью. Я плохо выспалась и волновалась, как школьница накануне первого дня каникул. Да еще мне не терпелось увидеть своих мальчиков, неожиданно появившись в нашем сарайчике.

Ночи стали короче. Я выехала рано на рассвете, еще в темноте, чтобы избежать воскресного затора на шоссе, ведущем к морю, и легко добралась до цели. Наш сарайчик еще спал, я осторожно открыла дверь и с первого взгляда убедилась, что в лодке на ночлег устроилась Ирма. Я решила, что Рено спит в моей комнате, а Пейроль в соседней; оказалось, нет - моя каютка была пуста, ее оставили мне, а оба мальчика спали на раздвижной постели. Я смотрела, как они просыпаются, как радостно здороваются со мной, и по их восклицаниям, которые подкреплялись тумаками, по тому, как они толкались, торопясь в одних трусиках быстрее попасть под душ, устроенный на свежем воздухе, по тому, как спорили, как побежали на мостки, как щупали ступней воду, я поняла, что Рубикон перейден: Рено сдался, дружба началась.

- Жюстен!- крикнул мой сын, и так я узнала, что Пейроля зовут Жюстеном.

- Да, Рено? - отозвался Пейроль, он из вежливости решил остаться со мной.

- Поплывем наперегонки. До бакена и обратно. Даю тебе двадцать метров фору.

- Хитренький ты! Ты же знаешь, что выиграешь, я ведь только брассом плаваю.

- А я тоже брассом поплыву.

- Идите, идите, Пейроль,- сказала я.- Да идите же.

Кончилось тем, что, толкаясь, пихаясь, оба плюхнулись в море и вдосталь нахлебались воды, выкрикивая что-то непонятное. Солнце уже встало. "Что ж, прекрасно! - думала я, сидя на берегу.- Лед все-таки тронулся, значит, я вовремя испарилась".

Все утро я бродила вялая, сказались десять дней, посвященных строительным работам, и нынешняя бессонная ночь. Купаться совсем не хотелось. После завтрака я решила прилечь и благословляла сосны, укрывавшие своими ветвями крышу сарайчика, так как становилось жарко. Когда я снова сошла вниз, я увидела, что оба мальчика, лежа на надувных матрасах, которые они оттащили в тень под навес, о чем-то болтают. При моем появлении оба замолчали.

- Я вам помешала?

- Мы о математике говорили.

- Значит, тогда действительно помешала.

И я повернула назад.

- Да нет же, нет, побудь с нами.

Я присела на лежак. Снова наступило молчание. Мальчики смотрели на меня.

- Скажем ей, Жюстен, или нет?

- Как хочешь.

- Тогда скажи ты.

- Лучше ты скажи. Ведь это тебя касается.

- Ладно, скажу.

Рено заговорил не сразу, как будто, уже открыв рот, вдруг осознал всю важность того, что ему предстояло мне сообщить.

- Ну... ты все равно не поверишь.

- О чем в конце концов идет речь? Не томи.

- Ладно. У нас была контрольная по математике. Угадай, какое я занял место.

- Откуда же я знаю? Очевидно, предпоследнее вместо последнего, если ты так сияешь.

- Слышишь, слышишь, Жюстен? Вот уж не угадала. Двадцать третье, мама, а всего сорок.

- Да не может быть! Это же успех! Ты здорово взлетел!

- Я же тебе говорю. Учитель даже не поверил.

- И все благодаря вам, Пейроль.

- Главное, благодаря ему самому,- ответил Пейроль.- Вы же знаете, стоит только по-настоящему взяться...

- Но это целое событие! Я очень, очень рада! Если, Рено, ты и впредь пойдешь такими темпами, можно будет рассчитывать на удовлетворительную отметку?

- На экзаменах? - спросил Пейроль.- Не исключено.

- А сколько осталось до экзаменов?

- Шесть или семь недель,- ответил Рено.- Еще точно не установлено.

- Еще целых семь недель! А как, по-твоему, ты не выдохнешься ?