– Я в курсе.

– Вот думаю…

– Не переживай.

– Не переживай… Легко тебе говорить.

– Матери на День Рождения как-то подарил ящик валерьянки. Чтоб, мол, не волновалась так. – Володя вздохнул. – Она тогда неделю эту валерьянку и пила. Не очень поняла шутку.

Н.П. рассмеялся:

– Вот-вот. А у нее давление … Так что не волнуйся. Он просто не думает иногда.

– Не приезжаете совсем… – вздохнул Н.П. – Как ты?

– Как все. Нормально. С утра до вечера на работе. В выходные – Лиза.

Володя ослабил галстук и растер грудь.

– Сердце?

– Немного. Через недельку ложусь. Обследуют и подлечат.

– Н-да… быстро все, – Н.П. с грустью посмотрел на сына. – Ты уже дед.

– Быстро, – Володя затянулся. – Работу-то когда бросишь?

– Когда помру! – хрипло рассмеялся Н.П. – Это как курево. В моем возрасте ничего бросать нельзя – скорее помрешь.

– Не говори ерунды! Прохладно здесь, пойдем, – сын выкинул окурок и вернулся внутрь.

Н.П. еще какое-то время разглядывал паспорт, пытаясь понять, как относиться к своей старости.

2

Н.П. возвращался с работы, сосредоточившись на мысли, что он устал идти. Подул ветер. Н.П. остановился и поднял голову. Над ним тысячами матовых зеркал сверкали листья. Они беспечно шатались, шумели, словно играли с ветром и солнцем.

В одно мгновение всей своей тяжестью на Н.П. рухнула весна. По телу дрожью пробежало давно забытое ощущение легкости. Урчание голубей, едва слышный запах отцветшей черемухи, смех с детской площадки и музыка, наполнившая сам воздух – все это проникло в него, обжигая ноздри и слух, перемешалось в легких и мозгу, и взорвалось под ребрами.

Н.П. сел на лавку, пытаясь успокоить сбившееся дыхание и участившееся сердцебиение, продолжая с жадным любопытством поглощать каждое проявление проснувшейся природы.

В пыли у его ног шумно копошились воробьи.

Он старался вдыхать как можно глубже. Н.П. погрузился в новые ощущения и от удовольствия прикрыл глаза. Он уже не помнил, когда в последний раз так чувствовал весну. Звуки и запахи были концентрированными, буквально въедались в него и во все вокруг.

– Отдыхаете?

Н.П. вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стояла Ира.

– Угу, – кивнул он.

– Погода сегодня отличная. Домой совсем не хочется, правда?

Н.П. снова кивнул. Ему бы хотелось поддержать беседу, но последний инсульт сделал его речь невнятной. Обычно с Ирой он не обращал на это внимания – они были соседями по лестничной клетке и каждое утро вместе ходили на работу. Но сейчас он почувствовал себя неловко.

– Вы сегодня не разговорчивый. Плохое настроение?

– Наобо-от, – «прожевал» он.

– Ну, не буду мешать вам своей болтовней. Побегу ужин готовить.

Н.П. посмотрел ей вслед. Девушка скользнула в подъезд, и Н.П. почувствовал себя свободнее. Рядом приземлился толстый голубь. Он покосился на Н.П. и стал перед ним расхаживать взад-вперед, раздувая радужный зоб. «Вот и я такой же. Хожу, трясу обвисшей кожей, что-то бормочу, а никто не понимает».

Домой идти совсем не хотелось. Пустая квартира давила унынием, мерзким запахом лекарств и воспоминаниями. А здесь он впервые за долгое время вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым.

Вскоре радость испарилась. «Как странно… С возрастом, наверное, что-то атрофировалось. Стал сухим, как старое дерево. Только тоска осталась. Тоска…»

Он попробовал вновь расшевелить в себе утихшее волнение, может даже порадоваться завтрашнему дню рождения, как радовался и ждал его в детстве. Но ничего не вышло. Он закурил.

3

Рассвело. Н.П. шел, стараясь не поднимать головы. За много лет дорога стала привычно-безынтересной. Разве что высоченные тополя вот обрезали. Из обрубков культями торчали остатки спиленных веток, а сами ветки были свалены в кучи на газонах. Теперь аллея напоминала заасфальтированную опушку, окруженную гигантскими пнями.

К заводу тянулись вереницы людей. Как муравьи, они лезли из всех дворов, с автобусных остановок. У центральной проходной потоки рабочих сливались в один.

Люди были те же, что и пять, десять, тридцать лет назад. Большинство из них он видел каждое утро. Знакомые спины и профили. Только теперь они сгорбленные, обрюзгшие, такие же медлительные, как сам Н.П. Некоторые опирались на трости и костыли, были и те, кого вели под руки.

Старики отсюда выбывают сразу на кладбище. Мало кто уходит на пенсию. «Практически у каждого из нас здесь работал ребенок, – подумал Н.П. – Хоть месяц. Пытались заставить их жить, как привыкли… А они бегут отсюда при первой возможности. Девчата остаются ради декретов, ребята – ради стажа. А потом все сбегают – боятся, как мы, остаться здесь на всю жизнь. Не могут так. Раньше работала одна молодежь. Теперь мы старики, которым больше некуда пойти. Завод, отдельная квартира с сортиром и санаторий раз в год. И так до самых похорон». Н.П. огляделся, ища в толпе Иру, но ее нигде не было.

Н.П. остановился отдышаться. С тех пор как умерла жена, он не выносил вида немощи и старости. Глядя на пожилых людей, он злился, вспоминая о неизбежности финала. Ему были ненавистны их общие беспомощность, уныние и одиночество. Обычно Ира отвлекала его своей ненавязчивой болтовней. Каждое утро она брала его под руку и говорила обо всем, что приходило ей в голову. Но сегодня ее почему-то не было. Н.П. подумал, что именно сегодня ему просто необходима ее легкость. Семидесятипятилетие – это не день рождения, это – юбилей. Сейчас хотелось бы думать о празднике, а не о том, когда он умрет, и кто будет устраивать его похороны. Н.П. вздохнул и зашаркал в сторону цехов.

Внутри уже кипела работа – люди сновали туда-сюда, таскали инструменты и детали, обслуживали станки. Между станками шныряли кошки, перемазанные в машинном масле; в прилизанной шерсти блестели крошки металлической стружки. Животные ждали завтрака и всматривались в каждого проходящего. Тут и там над шумным цехом возвышались деревья; ведра или самодельные кадки с ними занимали, казалось, каждый свободный пятачок; кое-где их верхушки касались ламп дневного света. «Вырубить лес, построить завод, чтобы внутри него снова выращивать деревья». Н.П. вспомнил, что у них в цеху в одном из пролетов стоят огромные аквариумы с экзотическими рыбами. «Видимо, тяжко среди одного железа и бетона круглые сутки. Глядя на что-то живое, не воспринимаешь себя и окружающих частью какого-то механизма».

Вокруг все было как раньше, но ничего уже не вызывало ни интереса, ни удивления. Он понимал, что все здесь – юмористический рассказ советских времен, но смеяться над этим уже не умел – в Н.П. притупилось то, чем мозг препарировал этот мир, делая уныние не таким давящим.

Высокие потолки, массивные стены и колонны, переплетения балок, ряды и колонны машин, механизмов. А ведь раньше все это отзывалось в нем почти религиозным благоговением. Ведь завод – тоже своего рода храм. Храм труда. Только успокоение и духовное возвышение здесь приходит от тяжелого труда, запаха пота и причастности к большому общему делу.

Бетонный тоннель центрального прохода словно удлиняли каждый год, да что там год – раз в пару месяцев. И все дольше приходилось разглядывать грязные оплеванные стены, мохнатые от паутины и пыли.

Все здесь увядало и рушилось. Как и сам Н.П. Стены и потолок покрыты струпьями штукатурки и краски, готовой отвалиться в любой момент. Крыша течет, и повсюду блестят мутные лужи. Углы загажены кошками и завалены мусором.

Перед лестницей он остановился передохнуть. Десятка два кошек и котят, распихивая друг друга, хрустели кормом и лакали молоко. Увидев Н.П., они забились по углам, испуганно и злобно поглядывая то на медлительного старика, то на миски с едой. Н.П. не любил кошек. Но на заводе выбор был небольшой: или кошки, или крысы. Правда, теперь, когда кошек откармливают, как поросят, крысы волнуют их, только если жрут из их мисок.