Вчера Гиджбасар, кружа по совершенно чужим улицам Баку, прячась от беспризорных местных собак, поделивших между собой весь город, спасаясь от бесчисленных машин, автобусов, троллейбусов, мотоциклов, прижимаясь к заборам, ночью забрел во двор какого-то большого дома на приморском бульваре, постоял у стены, прислушался, проверил, чем пахнет. В доме смотрели футбольный матч и порой все вскрикивали, а порой наступала тишина и слышался лишь торопливый говорок футбольного комментатора. Гиджбасар не уловил ничего страшного в этих звуках; кроме нескольких кошек на мусорных ящиках в дальнем конце двора, живой души не было. В стены большого дома, в асфальт во дворе, в настежь раскрытые ворота, в отличие от других больших и малых домов Баку, дворов, садов, площадей, не впиталось ничего, что испугало бы Гиджбасара, и пес медленно двинулся к мусорным ящикам.

Правда, по неподвижности кошек, влезших на полные мусора железные ящики, по их безразличным взглядам Гиджбасар понял, что там нет ничего интересного, но Гиджбасару надо найти хоть что-нибудь, надо было поесть, потому что с самого того утра, с тех пор, как он убежал с кладбища Тюлкю Гельди, уже несколько дней Гиджбасару ничего не доставалось, и усталость, бесприютность, голод этих дней становились нестерпимыми.

Скрип нарушил тишину ночного двора, и Гиджбасар повернул голову в сторону дома, взглянул в направлении скрипа: отворилась дверь на балкон, женщина с газетным свертком в руке огляделась по сторонам и, решив, что никого нет вокруг, швырнула сверток в сторону мусорных ящиков.

Он шлепнулся на асфальт, и Гиджбасар со свойственным ему в молодые годы проворством и страстью в три прыжка настиг божью милость, схватил. Кошки злобно зашипели и отошли в сторонку, а Гиджбасар, не обращая внимания на потерявших свою долю кошек, быстро снес прекрасно пахнущий сверток к стенке дома во двор, помогая себе передними лапами, разорвал бумагу, торопливо, жадно давясь начал есть прекрасные объедки: кусочки колбасы, хрящи, даже цыплячьи косточки с кое-где оставшимися кусками мяса, огрызки вареных яиц, кусочки хлеба, обмакнутые в какой-то жир и сохранившие аромат и вкус замечательных яств... Всего этого было мало (остатки трапезы на двоих), но все-таки по мере того, как Гиджбасар торопливо заталкивал еду себе в утробу, он чувствовал, как тело его наливается силой, как в глаза приходит свет.

Кошки стояли неподалеку и обиженно смотрели, как внезапно появившийся неведомый пес уминал прекрасные лакомства, аромат которых они чуяли. Кошки, наверное, заметили и старость, и, что самое главное, немощь пса, они не боялись его, даже, может быть, намеревались напасть на Гиджбасара и похитить еду; но Гиджбасар уже прикончил и кусочки колбасы, и кости, и хлеб, и остатки яиц и теперь обнюхивал обрывки газет, облизывал асфальт, время от времени с откровенной благодарностью поглядывая снизу вверх в сторону того балкона.

Дом вдруг зашумел (как видно, забили гол), но шум не имел отношения к Гиджбасару, был не страшен и не опасен, наоборот, тот шум теперь свидетельствовал о неожиданном даре божьем в жестоком мире.

Гиджбасар все нюхал газетные обрывки, все вылизывал асфальт и не заметил, как кошки вдруг сбежали, исчезли, будто после сокровищ из газетного свертка у Гиджбасара притупилась способность различать другие запахи, слышать шорох. Он все понял, когда уже было поздно. Огромная, черная как ночь собака последними атакующими прыжками набросилась на него и вонзила клыки в шею Гиджбасара. От ужаса боли и внезапности нападения Гиджбасар завизжал так жалобно, так беспомощно, что некоторые из жильцов большого дома оторвались от футбола, встали и выглянули в окно.

Молодой, здоровый Черный пес был грозой всех окрестных собак, господином и хозяином всех окрестных уличных сук, отцом большинства рождающихся щенков. В теле Черного пса кипела кровь различных пород, и десять - пятнадцать поколений разные крови, перемешавшись, принесли миру Черного пса, будто затем, чтобы отомстить (кому и чему?) за все муки и страдания, перенесенные десятью пятнадцатью поколениями его предков на улицах города. Каждый неизвестный пес был врагом Черного пса и не имел права ступать на его территорию, в его часть города.

Гиджбасар задыхался и, устремив на верхние этажи большого дома (в сторону того балкона!) выпученные, чуть не вылезающие из орбит, молящие о пощаде у неба и земли глаза, собрав все силы, еще раз (наверное, последний!) жутко взвизгнул.

Чудо это было или что другое?... На том балконе, с которого был сброшен для Гиджбасара божий дар, снова отворилась дверь, но на этот раз вышел мужчина (видимо, участник трапезы с колбасой, цыпленком и яйцами) и запустил в собак большой картофелиной:

- Пошел!...

На весь двор в ту апрельскую ночь прозвучало "пошел!". Это слово было противным, Гиджбасар слышал его всю жизнь, но теперь оно прозвучало для Гиджбасара так по-родственному, что в задыхающемся и гаснущем мозгу пса появилась надежда. А большая картофелина, с силой запущенная с высокого этажа, попала Черному псу в бок, и разрывающийся от злобы Черный пес, выпустив глотку Гиджбасара, поднял морду вверх и басом, сердито залаял в сторону балкона. С балкона бросили вторую картофелину, и хотя она в Черного пса не попала, он взъярился еще сильней, залаял еще громче и яростнее.

Как видно, опять забили гол, и все большое здание радостно вскричало, и лай Черного пса смешался с криком дома.

А Гиджбасар, выбежав со двора со скоростью, которую подогревал страх, уже пересекал широкий проспект. Водители жали на тормоза, чтобы не задавить пса, из шеи которого текла кровь и который задыхаясь бежал, не обращая внимания на машины, устрашающий скрежет тормозов еще сильнее подгонял Гиджбасара, и наконец, перебежав проспект, он оказался на бульваре, кинулся в густые заросли маслин и, на миг остановившись, глубоко дыша, оглянулся на большой дом. Молодой, здоровый Черный пес не появлялся, будто широкий проспект был никогда в жизни не виданной Гиджбасаром бурной рекой и Гиджбасар, переплыв реку, спасся, а Черный пес остался на том берегу, бурная река - быстро мчавшиеся машины - избавила Гиджбасара от жуткого страха и теперь охраняла Гиджбасара.