Но не назвали ничью фамилию, два охранника вволокли за руки нового тринадцатого заключенного, и как мешок с землей бросили его на цемент посреди пола, и дверь с тем же скрипом закрыли, заперев на задвижку, и, разнося эхо своих шагов из коридора тюрьмы по всем камерам, ушли.
Тринадцатого, как видно, сначала водили на допрос, а потом уже поместили в камеру, его так страшно избили, так пытали - английский шпион он был? или бухаринец? троцкист? замаскированный мусаватист? беспощадный пантюркист? А может, все вместе и при этом не хочет признаться?... Даже стонать сил у него не было. Он обвел глазами Поэта, Драматурга, Литературоведа, Фольклориста, Философа, Языковеда, Директора издательства, Директора школы, Библиотекаря, Редактора, Хосрова-муэллима и того Одного человека, потом снова посмотрел на Драматурга и вдруг усмехнулся глазами под распухшими, в синяках веками.
Он был избит до неузнаваемости, но Поэт все-таки узнал его и взволнованно воскликнул:
- Это Гамлет! Это Гамлет! Осторожно! Поднимайте осторожно! Это Гамлет!...
И сокамерники теперь узнали тринадцатого. Настоящее имя и настоящая фамилия артиста, которого народ в Азербайджане называл Гамлетом, за незабываемо сыгранную им роль, будто вылетели из памяти всей камеры в Кишлинской тюрьме, будто тринадцатого заключенного действительно схватили, принесли и бросили сюда из средних веков, из датского замка Эльсинор.
Через некоторое время Гамлет приподнялся, снова оглядел по одному Поэта, Драматурга, Литературоведа, Фольклориста, Философа, Языковеда, Директора издательства, Директора школы, Библиотекаря, Редактора, Хосрова-муэллима и Одного человека - своих зрителей. Гамлет хотел подняться, но не смог и встал на колени, его распухшее, лиловое от синяков лицо озарилось, и голосом, который, наверное, навсегда впитается даже в стены той камеры, многое повидавшей, много слышавшей стонов, голосов, который пробьет цементный пол, потолок и выйдет наружу, начал декламировать Шекспира по-азербайджански в переводе Джафара Джаббарлы:
Быть или не быть - таков вопрос,
Что благородней духом - покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством? Умереть, уснуть
И только; и сказать, что сном кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, - как такой развязки
Не жаждать?
Когда Гамлет читал свой главный монолог, Хосров-муэллим хотел забыть весь мир, всю свою жизнь, судьбу, он желал забыть все - и шестилетнего Джафара, и чытерехлетнего Аслана, и двухлетнего Азера, и Ширин, плеснувшую вслед фаэтону, отправлявшемуся в Шушу, ковш воды, и мертвого петуха, и тот костер, и Гюльзар, широко раскидывавшую во сне руки, - все, все хотел он забыть, только бы слушать Гамлета, жить бы только тем монологом, не было бы на свете ни афлатун-муэллимов, ни хыдыр-муэллимов, а был бы только Гамлет... Но невозможно было что-нибудь забыть, и мысль с безумной страстью уводила Хосрова-муэллима к часам, которые он проводил на допросе, снова сводила лицом к лицу со следователем Алекперовым...
... Следователь Мамедага Алекперов часто облизывал мясистые губы и, направив электрическую лампу на небольшом письменном столе в следственной комнате прямо в глаза Хосрову-муэллиму, говорил:
- Значит, так... - Потом, побарабанив по столу каждым из своих пухлых, как маленькие бочоночки, пальцев, спрашивал: - Ты признаешь, что в Гадруте писал заявления на русском языке?
Следователь Алекперов знал всю биографию Хосрова-муэллима, и Хосров-муэллим удивлялся, зачем эти люди о нем одном собрали столько информации и откуда они находят время для разоблачения настоящих бесчисленных врагов народа, если так долго и основательно занимаются им, ни в чем не виноватым.
- Ну, так признаешь, что писал в Гадруте заявления на русском языке?
Хосров-муэллим глотал воздух, закрывал глаза, ничего не видевшие из-за яркого света, снова глотал воздух, так что кадык поднимался и пускался на тонкой шее, и, подтверждая сказанное кивками, говорил:
- Писал...
Следователь Мамедага Алекперов получал удовольствие от признания Хосрова-муэллима, облизывал мясистые губы, почесывал трехэтажный подбородок и на всякий случай переспрашивал:
- Значит, писал?
- Писал...
- Кому писал?
- Люди приходили, просили, я и писал...
- Нет, нет, одну минуту! - Следователь Алекперов подносил пахну щий духами мягкий и мясистый палец к длинному носу Хосрова-муэлли ма. - Минутку погоди!... Ты же знаешь, меня запутать невозможно!... Я - Алекперов, понял, следователь Алекперов! Ты понял или нет?! - И следователь Алекперов смеялся как женщина. - Я у тебя спрашиваю, на чье имя ты писал заявления? Отвечай на мой вопрос!
- На имя руководителей...
Следователь Алекперов становился серьезней и, будто одним прыжком готовился уничтожить находящегося напротив, спрашивал:
- На имя Бухарина писал?
- Откуда я знаю?
- Да или нет?
- Может быть...
- "Может быть" посадили, вместо него горох вырос! - Следова тель Мамедага Алекперов смеялся, плечи его прыгали. - "Может быть" нельзя! Да или нет?! Отвечай!
- Возможно!
- Значит, да! На имя Рыкова заявления писал?
- Рыков был председателем Совета Народных Комиссаров, дааа...
- Ага! Значит, писал!
- Люди просили... У каждого свои беды-заботы... Просили, я и писал председателю правительства, да...
- Вот так... Смотри, как раскрывается твое нутро? Вот как заставляют человека говорить! От следователя Алекперова ничего скрывать нельзя!... Значит, ты просил помощи у Бухарина, Рыкова, да? Вел среди трудящихся пропаганду, что Бухарин, Рыков помогут, да? Отвечай, да?
Хосров-муэллим молчал, острый кадык поднимался и опускался на худой шее, внезапно он говорил:
- Но ведь... Но ведь я писал заявления и на имя товарища Сталина. Больше всего - на имя товарища Сталина!
Имя товарища Сталина каждый раз приводило к напряженному молчанию в следственной комнате в Кишлинской тюрьме, и в том молчании Хосров-муэллим будто вдруг начиная слышать беспокойный стук сердца в плотно набитом как мутака11 теле следователя Алекперова. Молчание длилось, следователь Алекперов не знал, что сказать, и неожиданно плевал в лицо Хосрову-муэллиму:
