«… Выйти из строя!»
Я, чеканя сандалиями шаг, стараясь расправить перекошенную рожу и тряся головой вышел вперёд. Я знал, где сидят родители, и неминуемо поглядел туда. Счастливые, они расплылись в улыбке, отец, мне кажется, даже привстал! Вот оно, заслуженное торжество, за столько лет мучений и адского труда по воспитанию лучшего на планете человека! Наконец-то!
«За систематическое нарушение режима пионерского лагеря
«Орленок», за позорящие звание советского пионера поступки, за осквернение морального облика отряда «Пираты», за попытку растления несовершеннолетних девочек-пионерок…» Казалось, что рупор не заткнется никогда! Я горел синим пламенем. Стоя окружённый толпой хороших и честных людей, на огромном стадионе, мельком приподняв взгляд, я увидел, что отец обнял мать,
и что мы были похожи друг на друга теперь, как две капли воды. Их тоже перекосило ударами рупора так, как я больше никогда и не видел! «…исключен! Вернуться в строй!» – услышал я концовку. Я продолжил маршрут обратно в духе охранников мавзолея, надеясь доказать выправкой, что всё это какая-то безумная ошибка! Пробивание песка сандалиями, однако, не помогло, и после заключительного марширования меня отправили в палату собирать чемодан. Не помню, как родители жарили меня на костре и вбивали осиновый кол в сердце, помню только гробовую тишину в машине, когда ехали домой…
Клубника
Наверное, из-за всеобщей нищеты населения Великой Державы в советское время человек с детства пропитывался навыками хватать и запихивать в себя все, что не попадя… Таскали туда-сюда на себе или в электричках и на автомобилях какие-то стулья, доски или банки. Все, что хоть чем-то было лучше обычной земли или продукции, производимой самими организмами граждан… Только этого хватало, видимо, вдоволь. Хотя даже баночки с говном советский человек вечно куда-то пер на трамвае в другой район по прописке. А вот, к сожалению, всего остального было до невозможности мало.
Мне было лет шесть, и я был самым маленьким представителем шоблы из восемнадцати пацанов, которые весело дружили и, как сегодня бы сказали, тусили в одном из загородного поселков Питера. В основном это были дети дачников, которые либо арендовали что-то на лето, либо владели домишками-дачками, что собственно уже было критерием успеха этих домовладельцев. Но пара человек в компании было и местных, думаю именно они и рассказывали нам иногда какую-нибудь важную информацию за партией в дурака на чердаке у Аркашки. В то время как крыша над чердаком непрерывно была накрыта тучкой из дыма, который шёл от наших сигарет. Утро начиналось с получения 20 копеек на мороженое, которые немедленно конвертировались либо в «Беломор» по 11 копеек, вроде, за пачку, либо в «Родопи» или «Бт», которые стоили то ли по 19, то ли по 24 копейки. К обеду пачка сигарет у всех заканчивалась, и мы шли стрелять их у работяг на улицах. При этом мы непрерывно обсуждали, что каждая сигарета укорачивает жизнь на 15 минут. Но когда тебе 8–10 лет, как было основной компании, то у тебя полно этих 15 минут и никакие разговоры о том, как мы перед смертью будем жалеть о каждых этих самых 15 минутах, не работают. И ты тупо делаешь все, как все.
Так вот, думаю, местные сообщали нам, когда и на каком поле созревания, например, турнепса достигают перевыполнения социалистических планов. Мы дружно колесили туда на великах с авоськами и сумками. Не знаю, были ли мои родители знакомы до моего появления на крыльце с двумя сумками, набитыми до отказа турнепсом, с этой растительной культурой? Но мы, мальчишки, с удовольствием грызли эти корнеплоды, так напоминающие редьки и репки, непрерывно удивляясь, как же это может доставаться коровам нашей страны, когда это такая хорошая и вкусная штука!? И почему наши родители не едят его как мы на завтрак, обед и ужин!?
Вообще, гордость от того, что ты не в восемнадцать лет принес в дом первую зарплату, а в шесть можешь накормить своих родителей, пусть даже и коровьего назначения едой до отвала – приятная штука.
Еще около второго Ждановского озера выращивали полями горох. Это было вообще круто. Мы бросали на пару часов велосипеды прямо у края поля и налетали на него не хуже саранчи. Через час обжорства, несмотря на помехи в виде стартующих левитационных процессов, начинали собирать его в мешки и карманы, чтоб утащить с собой и принести домой для себя и родных с целью пощекотать себя «минутой славы».
Как-то раз пришла уже совсем сказочная информация о том, что можно поехать в совхоз, и там тебя прямо официально, ребёнка, принимают в сборщики клубники, пускают на поле. Жри, сколько хочешь, но собери для советских граждан десять ящиков клубники, и тогда тебе ещё, о чудо, разрешают набрать клубники с собой. И не просто, а сколько хочешь! И все это без проблем и риска быть пойманными и осужденными общественным мнением, милиционерами, родителями и черте-кем ещё из детской комнаты милиции, профкома и ЖАКТА… Верилось с трудом, но в шесть или семь лет, даже если с трудом, но верится все равно во все!
В общем, рванули мы в совхоз поправить здоровье клубничкой. Ну что за ерунда: 10 ящиков собрать! Мелочь, да и только, когда в конце туннеля – Нобелевская! От нас пришлось ехать пару или тройку остановок на электричке. И вот мы на месте. Кто-то что-то там нам об этом сказал, и мы на грядках! Но кто это, проводящий обряд посвящения и принятия ребёнка во взрослые трудящиеся? Думаю, что скорее всего – автослесарь по имени Петрович и Бабка доярная, или столовая Михаловна.
А речи, молвленные ими в этот торжественный момент, мы здесь лучше опустим, т.к. не очень они были похожи на то, что говорили на съездах компартии, а все больше перемежались народными излюбленными терминами о силище органов русских телесных, знаменитых деяниями сотворенными!
И вот оно поле. Тут и происходит понимание определения бесконечности. Ты в бесконечном клубничном море сидишь на коленях и выбираешь самое лучшее, самое большое и сладкое. Солнышко светит, вокруг друзья! И вот, вспоминаешь эту идиотскую сказку про ребёнка-неудачника, который даже с волшебством не мог себе на кашу ягод собрать. Ведь у него то дудочка была, то кувшинчик. Ну что за даун ленивый? Ну как же это он в Щеглово-то не ехал, а в лесу этом несчастном утюжил? А про реки молочные и кисельные берега, вот же получается, почти это и есть!
Через какое-то время наевшись вдоволь, я вспомнил про ящик, который все ещё молча и неподвижно лежал в начале грядки. Не-е, сначала – себе, потом – колхозу. Я начал потихоньку наполнять ёмкости, которые предусмотрительно привез с собой, чтоб увезти как можно больше домой! Некоторые ягоды по-прежнему, естественно, закидывались в рот. И вот, два неожиданных открытия: первое – что жрать клубнику бесконечно невозможно и, второе – что время идёт, а объем собранного не очень сильно и растёт. А тут ещё и третья новость, ноги – затекают, спина как-то странно тупит, типа устала. Муть какая-то полезла в голову: «без труда, мальчик, не сожрешь и рыбку из пруда», и тому подобное. Но грузди уже были в корзине, и деваться нам было некуда. Парни-то были старше и уже начали сдавать ящики и перекрикиваться, у кого сколько, и это как-то было тревожно, ведь я все ещё только набирал себе… Худо-бедно набрал наконец все, что было, хотя «худо-бедно» больше подошло б в другую историю, ну да и ладно. Возникла новая проблема. Собирая клубнику в ящик, его передвигать надо по грядкам, например, с шагом в метр, но я ещё перетаскивал все и собранное себе! Как же его оставить там, неизвестно где? Украдут ведь! А там же была самая вкусная, самая большая и зрелая ягодка! Так я и таскал километрами весь свой урожай.
Время обеда, постукивая по желудку, сообщало все назойливее, что забивать клубникой воспоминания о курином супе с вермишелью, оказывается, не получается. Солнце пекло, кожа подгорала, как яичница собственного приготовления. И вот, уже часам к пяти, когда начало как-то тускнеть вокруг, результат был достигнут.
