- Да.
- Что с тобой?
- Да так...
- Я чуть позже забегу. Ты свободна?
- Да! Да! - обрадовалась она и положила трубку.
- Придет? - спросил парень таким тоном, будто говорил: "Все ясно".
- Может, придет, а может, нет, - вызывающе сказала она. Разговор с подругой обнадежил и придал уверенность.
- Что будем делать дальше? - Она потянулась за сигаретами и отбросила пачку - та была пустой. - Может, наконец расстанемся? Вы отдохнули, что еще?
- Не могу же я выйти на улицу в таком непристойном виде. - Кивнул на рубашку в кровавых пятнах. - Мне бы постирать ее, высушить и зашить. А может, у вас найдется что-нибудь взамен?
Она пожалела, что совсем недавно израсходовала фланелевую рубашку мужа на половую тряпку - сунула бы сейчас, и будь здоров. Готовая на все, лишь бы этот тип скорей сматывался, проговорила, стараясь сохранить в голосе твердость:
- Снимайте, простирну. Как раз солнце с ветром, высохнет быстро.
Он послушно разделся, оставшись в майке с глубоким вырезом, и Стеклову покоробило от татуировок на его груди.
- Не обращайте внимания, - улыбнулся он. - В тех краях, откуда я, подобная живопись в моде. Но это вовсе не значит, что я не уберег от наколок душу.
- Что же это за края? - процедила она. - Где находятся? На какой планете? Впрочем, расскажете потом. - Она перехватила у него батник и поспешила в ванную.
Насыпала в тазик "Лотос", замочила рубаху. Пока она здесь, парню ничего не стоит пошарить в серванте. Как в плену. Кто знает, что ему придет в голову. Вот сейчас перешагнет она порог комнаты, а он, чего доброго, огреет чем-нибудь тяжелым по голове. Может, это не его пятна? Может, кого ухлопал? Что, если выйти на балкон и крикнуть кого-нибудь?
Стирала деловито, не спеша, оттягивая время. Возвращаться в комнату вдруг стало боязно до тошноты. "Господи, как в дурном детективе", прошептала она. Отжав рубашку, принялась за платье и Юркины штаны. Потом с тазиком в руках, точно в холодную воду, вошла в гостиную. Стараясь не выдать страха, деловито зашагала на балкон.
Парень сидел за столом и что-то писал.
- Уж не мой ли очерк дописываете? - на ходу усмехнулась она, удивленная этой мирной картиной.
- Именно так, - буркнул он, не отрываясь от стола.
"Это еще можно пережить", - подумала она. Развесила белье на веревке и перегнулась через перила. Внизу сидели две пожилые женщины с детскими колясками, на правом балконе седьмого этажа Вася Кругликов возился с телеантенной. Мирная картина слегка успокоила.
- Не обижайтесь, но очерк у вас, как столовский сухарь, - сказал парень, когда она вернулась с балкона. - Все вроде нормально, однако нет ярких деталей, глазу не за что зацепиться. По дорожке птицефермы ваша героиня идет, "как по солнечному лучу". Ах, как красиво! А не надо красивостей. Вы скажете, что не забыли упомянуть ее мозолистые ладони? И это надоело, потому что было, было, было. А вот напишите, чем она живет помимо фермы. Неужели с детского возраста лишь о том и мечтала, чтобы возиться с курами? Нет, я не спорю, этот труд важен, почетен, нужен. Но что он дает душе человека? Как удовлетворяет материальные потребности, я догадываюсь. А вот душевные? Я не об элементарном удовлетворении, которое должен приносить любой труд. Я о том, как он развивает душу человека. Двадцать лет среди куриного помета и квохтанья... Сам превратишься в курицу.
Стеклова опустилась в кресло. Тирада поразила ее циничной неожиданностью. Между тем парень продолжал:
- Вот вы пишете, что в юности она прекрасно играла в драмкружке, даже была рекомендована известным режиссером в театральный, но из-за потери слуха все сорвалось. Нашел ли дар Ольги выход в другую сферу деятельности, кроме птицефабрики?
- Работа не просто устраивает ее, а захватывает. К тому же она общественница.
- Пусть будет по-вашему. Предположим, из нее и впрямь вышла гениальная птичница. Кто в данном случае в выигрыше? Общество? Возможно. А сама Андреева?.
- Почему вы отметаете ее возможность быть счастливой?
- Да потому, что ее актерский талант на птицеферме не нужен и в прямом смысле - курам на смех.
- Разве мало людей, которых жизнь поставила совсем не на те места, о которых им мечталось в юности, к чему у них природный дар? Ну так что из этого?
- Что? А я вам скажу: пьянство, разврат, преступления, вещизм, нигилизм и прочее.
- То есть все существующие пороки?
- Большинство.
- Любопытно. Но как же Андреева? Не спилась, не стала ни преступницей, ни мещанкой.
- Значит, она устроена так, что умеет включать в себе некую защитную систему и перестраиваться на иной вид деятельности. Таких людей много, но это отнюдь не наилучший выход. Потому что стопроцентная отдача и такое же удовлетворение происходят далеко не у каждого. Вероятно, в будущем научатся легко распознавать тот вид деятельности, в котором человека ждет наибольший успех. Возьмем, к примеру, вас.
- Ну-ну, - встрепенулась она.
- Вы уверены, что журналистика ваше призвание?
- До сих пор не сомневалась. По-вашему, мой удел готовить мужу бифштексы и рожать детей?
Он скривился:
- Зачем утрировать? Речь вовсе не о женских функциях. Встряхните свою память. Кем вы хотели быть в детстве?
- Кем только не хотела!
Журналист она неплохой, печаталась и в республиканской, и даже в центральной прессе. Но ведь собиралась в медицинский... На факультет журналистики попала случайно, составляя компанию школьному другу Димке Игнатьеву. На втором курсе они оказались чужими, однако менять профессию не захотела, тем более, что все шло успешно.
- Эдак у каждого найдутся не одна, а две-три нереализованных профессии. А вы что, несостоявшийся газетчик?
- Вовсе нет. Просто заглянул в ваши бумаги и решил попробовать - вдруг получится?
Его самоуверенность начинала забавлять.
- Ну-ка, покажите, что состряпали?
Он протянул ей два листка, исписанных торопливым, бегущим почерком. "Многовато успел", - заметила она. С первых же строк узнала свой стиль, но как бы сдвинутый, спародированный. Парень явно подделывался под нее, и выходило это неуклюже. Но откуда ему известны подробности обстановки на ферме, которые у нее выпали из памяти? Под пером этого проходимца Ольга Андреева несколько ожила и даже заблистала остроумием и лукавством.
