Интересен своим спокойствием и невозмутимостью, даже когда она предлагала ему целоваться. Своим потусторонним взглядом, своим всесилием, своей увлеченностью. Он ведь не иронизировал, когда говорил про изменение мира. Он в самом деле был таким человеком, которому веришь: этот – сможет. Этот целую планету может развернуть и закрутить в обратном направлении вокруг красноватой горианской звезды. И, глядя на такого, как Берк, очень хотелось помогать, хотелось даже жертвовать собой ради того, что он мог сделать. Потому что это величественно и прекрасно… Опасно. Слишком опасно.

Бабушка рассказывала ей как-то, в порыве злой откровенности, что мама тоже жертвовала собой ради идей отца. "В итоге тебя сиротой и оставили", – с каким-то болезненным злорадством выпалила она в лицо ошеломленной Кей-Ше, которая вдруг бросилась защищать папу, которого, по сути, не знала. Но защищать отца перед бабушкой не стоило – та его ненавидела, считала причиной всех бед, свалившихся на семью. Потому-то в тот день Кей-Ше и узнала много нового о прошлом своих родителей.

Тут и выяснилось, почему вся семья предпочитала делать вид, что отец потерялся во время экспедиции в горы и почему бабушка с теткой так пугались при каждом упоминании о восстании против президента. Никто в семье Карих не любил спорить о политике. Каждое решение правительства незамедлительно одобрялось всей семьей, а любимое бабушкино слово при просмотре официальных новостей было "правильно". Правительство выпустило новый закон? Правильно. Правительство решило отменить его несколько лет спустя? Правильно. Никакие альтернативные источники информации не принимались.

Годом позже, когда Кей-Ше взяла у кого-то в школе некую "грязную газетенку", как назвал ее потом дед, на нее кричали все, начиная от бабушки до тетки, и в тот день она окончательно все поняла. Сама не знала, как – имя отца по-прежнему не произносилось – просто чувствовала его присутствие в мыслях каждого. Тогда ей было всего четырнадцать, и она понятия не имела, что это было первое проявление ее телепатических способностей. В том, что отец погиб во время восстания потому, что воевал не на той стороне, Кей-Ше уже не сомневалась.

А бабушка в чем-то была права: будь то сам отец или его идеи, но смысл для мамы был в нем одном. И поэтому после его смерти она перестала жить – задолго до того, как на самом деле умерла.

Кей-Ше вздрогнула, когда поняла, что ей уже скоро будет столько же лет, сколько матери в то время. Нет, нет, она совсем не такая, как она. Она здесь не ради идей Берка, какими бы великими они ни были. Он привлекателен, но ей просто надо как-то выжить, как-то остаться на Горре. И вытащить их всех, что бы там этот горианец не говорил. Он не знает, каково им там, на Октиании. Ее родная планета, конечно, не так уж ужасна, но только не для ее семьи. И уж точно не по сравнению с Горрой.

Как удивительно быстро расставляет все на места простое сравнение. Берешь горианку-медсестру со средним телепатическим уровнем и сразу понимаешь: по сравнению с Горрой Октиания – просто нижний мир и преддверие ада. Ведь им то и дело рассказывали по телевидению, насколько далеко Октиания продвинулась в технологическом плане, какие добывает ископаемые и какие производит компьютеры и космические корабли суперсовременных моделей. А все это было полнейшей ерундой по сравнению с тем, какого совершенства могла достичь человеческая психика. Какой суперсовременной моделью была голова любого среднего горианца по сравнению с примитивным мозгом любого октианца-телепата, причисляемого к сливкам общества.

"Ты будешь сильнее", – космос, да. Ей надо было это от него услышать. Потому что она действительно чувствовала отвратительную слабость, которую очень хотела преодолеть. Сделав глубокий вдох, Кей-Ше медленно выдохнула и встала. Она решила начать с простого: привести в порядок физиономию.

Заглянувший примерно через час Зарем приподнял брови:

– Прихорашиваешься?

Кей-Ше смутилась и спрятала треснувшее зеркало:

– Так…

– В этом нет ничего плохого… я рад. Неужели Берк позволил тебе передохнуть?

– Да. Непохоже на него, верно? – понимающе усмехнулась Кей-Ше, тепло глядя на доктора эс-Вака. И когда это они успели так сблизиться, что начали понимать друг друга с полуслова?

– Верно. Он обычно загоняет всех, но прежде всего – себя, – кивнул Зарем, против обыкновения все еще стоя посреди палаты, не торопясь усаживаться в кресло, – как насчет прогуляться сегодня?

Кей-Ше рассмеялась. Ее здорово позабавило совпадение, но она была совсем не прочь выйти на вторую прогулку за день – и с Заремом тоже. И, пока она смотрела на него, еще не понимающего причину ее хихиканья, к ней в голову пришла, наверное, самая глупая за последний год мысль в виде вопроса: если бы она предложила поцелуй этому горианцу, отказался бы он с той же легкостью, что и Берк? И могло бы подобное предложение смутить его?

Зарем тактично вышел, позволив ей переодеться, и на этот раз Кей-Ше не понадобилось много времени на сборы, после того, как она провела пару часов над тем, чтобы привести себя в порядок. Она лишь немного подвела глаза темным карандашом – так, как это обычно делали горианки: две тонкие длинные полоски снизу, длиной едва не до виска. В женских журналах это называлось "этнической ноткой образа", и у Кей-Ше это неизменно вызывало сардоническую улыбку: последние этносы на планетах Горры исчезли лет двести назад. Это произошло после того, как завершился процесс переселения всех горианцев в субтропические пояса из более неблагоприятных, с точки зрения климата, зон. Теперь там, где было слишком холодно или жарко, слишком влажно или ветрено, обитали лишь роботы и небольшое количество армейских подразделений, которые обеспечивали их деятельность.

– О чем ты задумалась? – с любопытством спросил Зарем, когда Кей-Ше появилась из палаты, и они вместе пошли по широченному извилистому коридору.

– О том, как здесь комфортно, – ответила она, невольно тяжело вздохнув.

– Берк сделал отличную клинику, – кивнул Зарем, но тут же, уловив что-то в ее эмоциях, осекся. – А… так ты про Горру.

– Ты точно не читаешь мысли? – дернулась Кей-Ше. Ее глаза сузились, когда в мгновение ока в голове промелькнуло: что, если ее обманывают? Какие у нее основания быть такой расслабленной и доверчивой рядом с этим горианцем? Может, он просто обвел ее вокруг пальца и все это время следил за каждой ее мыслью?

Но в следующую секунду она вспомнила, когда Зарем остановился и внимательно посмотрел на нее – так спокойно, словно сквозь его глаза на нее воззрился космос, бесконечно мудрый и бессмертный.

– Прости, – прошептала она, невольно съеживаясь. Как это глупо… как неприлично с ее стороны. Никто не говорил ей такого, но всего за одну неделю на Горре Кей-Ше кожей впитала новые понятия об этикете. Горианцы считали из ряда вон непристойным и глупым такие проявления, как намеренный обман с одной стороны и недоверие, подозрительность – с другой. Это позволялось только детям, не умеющим контролировать эмоций и даже детей за такое наказывали. В общении между взрослыми всегда подразумевалось по умолчанию, что никто никому намеренно не лжет, так что и подозревать друг друга совершенно не в чем.

– Все хорошо, – мягко ответил он, касаясь плеча, но слезы продолжали жечь ей глаза. Кей-Ше снова испытала это чувство, в тысячный раз за последние дни: словно она какое-то отребье в обществе высших существ. В каком-то смысле так и было… не удивительно, что Берк не хотел целовать ее.

– Сэм, о чем бы не думала – прекрати, – внезапно приказал Зарем, слегка сжимая огромной ладонью ее плечо, и Кей резко вскинула голову, чтобы заглянуть в его глаза. Она уже привыкла, что он называет ее чужим именем, как и все. Более того, рядом с ним она чувствовала себя другой, словно каким-то неведомым образом вживалась в образ той землянки, которую никогда не видела. И у нее появлялся шанс быть лучше – ведь Сэмилла была здесь своей по праву, а значит, она в чем-то была лучше, чище, чем Кей-Ше.