За все последние годы жизни Чехова мы встречались уже редко - только когда он бывал в Москве, если случайно и я там находилась в это время, а я жила в Москве все меньше и меньше. Последняя наша встреча живо осталась в моей памяти.
А.П. приехал в Москву осенью, но медлил уезжать, несмотря на ужасную погоду. Он остановился в небольшой квартирке, которую его жена делила с Марией Павловной. Я изумилась происшедшей с ним перемене. Бледный, \257\ землистый, с ввалившимися щеками - он совсем не похож был на прежнего А.П. Как-то стал точно ниже ростом и меньше.
Трудно было поверить, что он живет в Ялте: ведь это должно было поддержать его здоровье; все говорили, что в его возрасте болезнь эта уже не так опасна - "после сорока лет от чахотки не умирают", - утешали окружающие его близких. Но никакой поправки в нем не чувствовалось. Он горбился, зябко кутался в какой-то плед и то и дело подносил к губам баночку для сплевывания мокроты.
Его жена, прекрасная артистка О.Л.Книппер, не мыслила себя без Художественного театра, да и театр не мыслил себя без нее. Вместе с тем она очень тяготилась вынужденной разлукой, предлагала А.П., что она все бросит и будет жить в Ялте, но он этой жертвы принять не хотел...
Когда-то А.П. шутя писал одному своему приятелю:
"...Извольте, я женюсь - если вы хотите этого - но мои условия: все должно быть, как было до этого - то есть, она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день"{48}.
То, что так весело звучало в шутливом письме, оказалось не совсем так на деле. А.П. ценил талант О.Л., не допускал и мысли, чтобы она отказалась ради него от сцены, высказывался по этому поводу категорически. Однако скучал без нее в Ялте, чувствовал себя одиноким - особенно в темные осенние вечера, когда на море бушевал шторм, ураган ломал в саду магнолии, и кипарисы гнулись и скрипели точно плача, когда кашель мешал ему выходить, да и никто не отваживался высовывать носа из дому в такую бурю, а он читал письма из Москвы, с описаниями веселой и полной жизни, которая шла там, описанием театра, дышавшего его духом, его пьесами, в то время когда он был отрезан и от жены, и от театра, и от друзей.
Понятно, что он все время рвался в Москву, ездил туда вопреки благоразумию, задерживался там - и эти перерывы фатально влияли на его здоровье.
В тот вечер, что я пришла к Чехову, О.Л. участвовала в каком-то концерте. За ней приехал корректный Немирович-Данченко во фраке с безупречным белым пластроном. О.Л. вышла в нарядном туалете, повеяло тонкими духами, \258\ ласково и нежно простилась с А.П., сказав ему на прощанье какую-то шутливую фразу, чтобы он без нее не скучал и "был умником", - и исчезла.
А.П. поглядел ей вслед, сильно закашлялся и долго кашлял. Поднес свою баночку к губам и, когда прошел приступ кашля, сказал без всякой видимой связи с нашим предыдущим разговором, весело вертевшимся около воспоминаний Мелихова, прошлого, общих друзей:
- Да, кума... помирать пора.
После этого раза я больше не видела А.П.
О его кончине я узнала за границей... И приехала на его могилу в Новодевичьем монастыре только через несколько лет после его смерти - и моего долгого отсутствия из Москвы. Я застала там какую-то молодежь, пришедшую поклониться праху любимого писателя. С башенных часов, отбивавших каждую минуту, слетали как жемчужины и падали в вечность минуты. Я стояла и думала: "Нет - он не умер для нас. Он с нами - в каждом сером дне, в каждой девушке, задумавшейся над жизнью, в каждом облетевшем лепестке вишневого сада - и в светлой вере в то, что "жизнь еще будет прекрасной..."
Чехов иногда высказывал в разговоре такую мысль, что его скоро забудут.
- Меня будут читать лет семь, семь с половиной, - говорил он, - а потом забудут.
Но как-то он прибавил:
- Но потом пройдет еще некоторое время - и меня опять начнут читать, и тогда уже будут читать долго.
Он оказался прав. Он вообще часто в своих предчувствиях оказывался прав...
Когда я перечитываю Чехова, я часто встречаюсь с фразами и высказываниями, которые поражают меня. Так, например, в рассказе "Три года" его герой говорит: "Москва - город, которому еще много придется страдать..." Я вспоминала эти слова во время жестокой бомбежки Москвы осенью 41 года... Тут тоже можно проверить верность его взгляда в будущее.
Промчавшаяся буря первых годов революции на время заслонила от нас его задумчивый образ. Но прошли эти годы - Россия опять нашла Чехова, и наша смелая эпоха решилась откинуть от него кличку "нытика" и "пессимиста", шаблонные представления шаблонных критиков - и нашла в его грустных, как русская действительность его времени, рассказах те ростки живой веры в народ, в его будущее, те ноты уверенности в победе нового человека, \259\ которые так ясно зазвучали теперь для его исследователей.
Я иногда задумывалась над тем, что делал бы Чехов, как он поступал бы, если бы ему суждено было дожить до великой революции. И у меня всегда готов ответ: Чехов был настоящий русский писатель, настоящий русский человек. Он ни в каком бы случае не покинул родины и с головой ушел бы в строительство той новой жизни, о которой мечтал и он и его герои. \260\
ВЯЧ.ФАУСЕК
МОЕ ЗНАКОМСТВО С А.П.ЧЕХОВЫМ
Печатается по изданию 1960 года, стр. 189.
. . . \271\
С.Т.СЕМЕНОВ
О ВСТРЕЧАХ С А.П.ЧЕХОВЫМ
Печатается по изданию 1960 года, стр. 364.
. . . \277\
ВЛ.И.НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО
ЧЕХОВ
Печатается по изданию 1960 года, стр. 419.
. . . \295\
И.Н.ПОТАПЕНКО
НЕСКОЛЬКО ЛЕТ С А.П.ЧЕХОВЫМ
(К 10-ЛЕТИЮ СО ДНЯ ЕГО КОНЧИНЫ)
Печатается по изданию 1960 года, стр. 307.
. . . \350\
M.M.ЧИТАУ
ПРЕМЬЕРА "ЧАЙКИ"
(Из воспоминаний актрисы)
Ко времени постановки чеховской "Чайки" на сцене Александринского театра необходимость искания "новых тонов" окончательно созрела в сознании молодых драматургов, но еще совсем не проникла в сознание большой публики. И театральные заправилы, впрочем всегда довольно равнодушно относившиеся к русскому драматическому театру, не думали о новшествах.
