Поначалу Егор невольно сравнивал своего старого низкорослого, коренастого, немного ленивого и очень говорливого весельчака друга с тем новеньким, что прибыл к ним во взвод. Этот был выше ростом, абсолютно не активный, молчаливый и трусливый настолько, что даже в уборную боялся ходить один, всеми способами пристраиваясь к Щукину, когда тот следовал туда или в любом другом направлении, будь то солдатская столовая, баня или землянка. Козлов, который всем своим видом и поведением явно претендовал на роль объекта для шуток и издевательств сослуживцев, избегал всего этого только лишь благодаря Егору, авторитет которого среди разведчиков был невероятно высок. Новичка не трогали, а лишь только посмеивались над ним и немного подшучивали, причем ровно настолько, насколько мог выдержать и позволить его старший товарищ.

Со временем Козлов, следовавший за Щукиным повсюду, словно хвост, стал надоедать тому и прежде всего тем, что портил в душе разведчика память о старом друге, облику которого тот совершенно не соответствовал. Но, не зная, как отвязаться от новичка, Егор просто терпел его и негласно приглядывал за ним только лишь потому, что тот мог куда-нибудь вляпаться и подвести тем самым весь взвод.

– Вставай, – негромко произнес разведчик, легко пиная носком валенка под зад сидящего под деревом на снегу Козлова, – и приходи в себя, пока лейтенант тебя не увидел.

Тот произнес что-то невнятное в ответ и совсем уронил голову на грудь, сморенный не то порцией самогона, не то смертельной усталостью, свалившейся на него и на всех остальных за время марша.

– Да оставь ты его! – услышал Егор за спиной голос сержанта. – Пусть подремлет. Лейтенанту еще минут десять не до нас будет. Все возле гаубицы трется.

Не сговариваясь, они оба встали так, что взгляды их оказались направленными туда, где, по прикидкам Егора, всего в нескольких километрах от этого места должна была располагаться его родная деревня, когда-то варварски сожженная отступающими фашистами.

Это случилось ровно год назад. Контрнаступление Красной армии под Москвой сделало свое дело. Гитлеровцы не выдержали и отошли, оставив после себя выжженную землю и безжизненные, почти безлюдные просторы. Деревня Егора, как и все окрестные селения, пылала, объятая огнем. Жители спасались как могли, убегая, как правило, в ближайший лес с теми вещами, что успевали схватить перед тем, как выбраться из поглощаемого жарким пламенем собственного дома.

Семье Щукиных тогда повезло. Они смогли добраться до укрытия благодаря отцу Егора, а потом, скитаясь несколько дней на лютом морозе, унесшем немало жизней их односельчан, добрались до первого освобожденного Красной армией поселка. Там их как беженцев отправили в одну из деревень, расположенных в ближайшем тылу, а Егора почти сразу призвали, поставив под ружье и начав делать из него солдата для отправки на передовую.

– Как думаешь, нас для чего-то серьезного готовили? Пушки новые, доукомплектовали почти до штата, переодели, вооружили, – неожиданно спросил его командир отделения.

Разведчик не сразу ответил. В его голове стали выстраиваться параллели между событиями, уже произошедшими в его жизни, и тем, что переживал он сейчас. Еще в феврале, после более чем месяца пребывания в запасном полку, он также участвовал в ночном пешем марше к передовой. Рядом с ним тоже шел боец по фамилии Козлов. Также была зима, валил снег, была метель. И шли они в том же направлении, только свернули в другом месте и проследовали дальше. За спиной также была надоевшая своим весом винтовка, на ногах валенки, а за спиной вещмешок. От сравнений, где все былое очень походило на сегодняшний день, Егору стало не по себе. По его телу пробежал легкий холодок. Он вспомнил, как плохо кончился для него тот марш и весь тот день. Его первый день на фронте.

Передовая, атака солдатской цепью, грохот вражеских пулеметов, гибель товарищей, полная неразбериха первого боя, последний хриплый крик умирающего взводного, ранение в бедро. А потом долгое томительное ожидание спасительной темноты, когда можно будет попробовать отойти к собственным позициям. И все это тянулось с сильной ноющей болью в раненой ноге, под стоны раненых бойцов, зовущих санитаров и родных матерей, проклинающих командование, войну и собственное бессилие. Этот день еще долго не давал Егору покоя. Он возвращался к нему во сне, часто снова и снова участвовал он в той атаке, где потерял нескольких своих друзей и того самого коренастого парня Козлова, своего друга, однофамилец которого вот уже несколько недель был привязан к нему и не отходил от него ни на шаг.

– Думаю, что для серьезного, – ответил разведчик сержанту.

Тот внимательно посмотрел на него, глазами прося пояснения, так как знал, что умеющий аналитически мыслить, дальновидный и прозорливый Егор сможет объяснить ему все простыми и понятными словами.

– На политзанятиях говорили о наступлении нашей армии под Сталинградом, а значит, что-то должно быть и на других фронтах, – начал рассуждать Егор. – Чтобы у немцев не осталось в наличии свободных дивизий для переброски туда, где им сейчас тяжело, их надо везде держать в напряжении. Да и линия фронта должна выравниваться и становиться короче. Тогда для ее удержания можно уплотнить войска.

Сержант открыл от удивления рот, поражаясь четкости речи простого солдата, да еще и его подчиненного.

– Вот, смотри. – Егор ловко выхватил нож из ножен, сел на корточки и кончиком лезвия изобразил дугу на ровной снежной поверхности. – Это – линия фронта.

Он стал рисовать небольшие углубления, каждый раз комментируя свои действия:

– Это Москва, потом Тула, Чернь, Мценск, Болхов, – назвал он города, схематично указанные им на снегу. – Сталинград здесь.

Он воткнул нож и посмотрел на сержанта.

– Теперь, как я полагаю, – продолжил он, глядя на свой рисунок на снегу, – линию фронта начнут выравнивать, отбрасывая фрицев на запад. И она будет примерно такой.

Он провел ножом прямую черту.

– Рядом с нами она проходит по Зуше. Один ее берег наш, другой – под немцами. И так почти год.

Он еще раз взглянул на внимательно слушающего его сержанта и продолжил, поднявшись на ноги:

– Вспомни, каким был наш полк еще в сентябре, когда нас на переформировку отправляли. Народу – всего ничего. Гаубиц – кот наплакал. Да и то старье. «Полковушки» все с изношенными стволами. Ребята на батареях жаловались, что пристрелку вести бесполезно. Разброс снарядов колоссальный. А сейчас?!

Егор махнул рукой назад, в направлении стоящих возле деревьев зачехленных гаубиц.

– Новые орудия, только с завода! Наш полк, да и вся дивизия перевооружены и укомплектованы! Нас переодели во все новое!

– И куда нас теперь отправят? – спросил его сержант. – Помнишь, мы все думали, что под Сталинград пошлют?

– Я и сам думал так до самого выхода. Полагал, что на ближайший железнодорожный узел гонят. Подадут эшелоны и туда. Пока у начштаба карту не увидел. А там у него две деревни отмечены. Он у меня про дороги местные расспрашивал и все на карту смотрел.

– Значит, где-то здесь остановимся? – Командир отделения начал доставать из кармана кисет.

– Да. Недалеко идти осталось, – заключил Егор, принимая от него щепотку махорки и укладывая ее на маленький лист мятой газеты. – Там Зуша в Оку впадает. Там сейчас линия фронта проходит. Думаю, что вся пехота из нашей дивизии уже там. Они ведь раньше нас вышли.

Они закурили, думая о предстоящем прибытии на новое место службы, где им предстоит окунуться во фронтовую работу и, вероятно, участвовать в каких-то новых, значимых сейчас событиях. Возможно, наступать, проламывая глубокоэшелонированную оборону противника, который сидит там уже целый год. Обложился минными полями, настроил траншей, ходов сообщения, дотов, дзотов, пулеметных гнезд, протянул линии связи.

– А как деревни те называются? – спросил, затягиваясь махорочным дымом, сержант.

– Городище и Нижнее Ущерево, – ответил Егор, удивляясь тому, что это сейчас могло иметь какое-то значение для его командира.