Сделав несколько вдохов и выдохов, я задерживаюсь взглядом на силуэте зальцбургских Альп, над которыми висит тревожно красивая луна. Такая же ясная, как луна, висевшая над русской степью в конце лета, когда крохотный поезд с пополнением, боеприпасами и провиантом для фронта с грохотом несся через бескрайнее пространство. Я вспомнил, как сидел у открытой двери вагона и был полон напряженного нетерпения перед приближающейся солдатской жизнью. «Мы были несчастными безрассудными желторотыми птенцами», – сказал я себе, и прошлое само ворвалось в мои мысли. Как и много раз до этого за все прошедшие годы, эпизоды из моей военной жизни сами возникали перед глазами. Некоторые из событий, происшедших пятьдесят лет назад, вставали в памяти столь отчетливо, словно они случились вчера.

Родившись в семье плотника в сентябре 1924 года, я вырос в деревне федеральной земли Зальцбург. Я провел беззаботную юность, воспитываясь на консервативных ценностях – таких как патриотизм, исполнительность, верность долгу и покорность властям. Именно то, что эти убеждения были столь глубоко в меня заложены, позволило мне принять свою дальнейшую судьбу с таким фатализмом. Я собирался во всем пойти по стопам отца и изучал ремесло плотника, чтобы в один прекрасный день самому стать во главе семейного бизнеса. Грядущую военную службу я воспринимал одновременно и как обязанность, и как честь, поскольку солдаты пользовались значительным уважением в обществе. Воинская служба рассматривалась молодыми людьми как увлекательное средство обрести жизненный опыт, дающий им новые основания для самоуважения и чувство достигнутой зрелости. Я был продуктом социальных и политических условий своего времени. Мое детство прошло под влиянием и контролем строгой идеологической политики Третьего рейха, которая культивировала чувство национального самосознания, консервативные идеалы и готовность к военной службе – особенно среди молодых людей, – преследуя свои политические цели. И это было естественным для молодого человека моего возраста пойти добровольцем в войска Вермахта, чтобы поддержать устремления своего правительства силой оружия.

Спустя почти три года войны, когда Вермахт шел маршем от одной победной кампании к следующей, многие молодые люди буквально боялись упустить свой шанс принять участие в боях, поскольку, согласно пропаганде того времени, последняя победа была уже на видимом отдалении. Для деревенских юношей, ничего не знавших о суровых и безжалостных реалиях войны, осенний день 1942 года, когда они заявили о своем порыве пойти на военную службу, был предметом особой гордости. Мэр произнес короткую речь о службе земле отцов и о героической борьбе против большевизма. Оркестр пожарной бригады весело играл им, и несколько красавиц из Союза немецких девушек прикрепили маленькие букеты на лацканы будущих героев. Мысль о возможности оказаться убитым или стать инвалидом не приходила в голову ни одному из них, но шесть из молодых людей, гордо позировавших для группового портрета, погибли за два последующих года. Впрочем, до этого было еще далеко. Через несколько месяцев они прибыли на службу, полные самых радужных надежд.

После окончания учебы, в январе 1943-го я, восемнадцатилетний, как почти все молодые люди из моего региона, был призван на военную службу в горнострелковые войска, базировавшиеся в округе Куфштайн в Тироле. Получив снаряжение, я и мои товарищи через десять дней были переброшены в Миттенвальд для прохождения базовой пехотной подготовки. Через шесть месяцев изнурительных тренировок я стал пулеметчиком. За все время моей подготовки тема снайперов, как тактический аспект пехотных боев, не упоминалась вовсе. Мне довелось услышать лишь несколько уничижительных замечаний о русских снайперах и женщинах с «дробовиками», которых пулеметчики должны уничтожать решительно и безжалостно.

Подготовка была тяжелой, но проходила без суеты, какая бывает в армии в мирное время или на ранних этапах войны. Наоборот, все было сконцентрировано на подготовке молодых людей – хотя бы физической – к трудностям, с которыми они столкнутся на поле боя, и к обучению их доскональному знанию своего оружия. В частности, инструкторы, имевшие фронтовой опыт, пытались передать умения, приобретенные ими в боях. Они знали о драматически высоких потерях среди посылаемых на фронт в качестве пополнения новобранцев, которых сразу же ошеломляла ужасная реальность войны. Неожиданно открывавшаяся перед новичками безжалостная жестокость боя вызывала у многих из них неконтролируемую панику и желание убежать. Однако хотя такое поведение и могло спасти их в былые времена, в век сложных орудий войны, убивающих со значительного расстояния, подобное приводило к гибели.

Тщательные тренировки позволяли подготовить каждого к моменту встречи с врагом, но они мало помогали контролировать естественный инстинкт убегать от опасности. В последние минуты перед боем, еще до его начала, каждый должен решить для себя, сможет ли он спокойно взглянуть в лицо войны или нет. Именно тогда становится ясно, кто настоящий воин, для которого сражение – вторая натура, а поле боя – дом, где приходится вечно стоять перед выбором – убить или быть убитым. Только из такой кузницы военной реальности выходят снайперы – солдаты, которые знают, как сохранить мозг ясным, кто способен действовать на передовой в огне сражения и кто знает, как с максимальным эффектом владеть своим оружием – винтовкой с оптическим прицелом. Только такие солдаты удостаиваются имени «снайпер».

Я и мои товарищи получили назначение в 144-й горнострелковый полк, который тогда находился еще в южной части Восточного фронта около Ворошиловска. Мы оказались среди одного из последних пополнений, направляемых в этот полк для восстановления его полной численности. Но перед отправкой на фронт мы получили трехдневные отпуска. Правда, эти три дня прошли так быстро, что мы и глазом не успели моргнуть. Для многих из нас это стало последней возможностью в наших молодых жизнях повидать свои семьи и сказать: «Прощай».

Во время этой короткой встречи с родными будущее казалось неясным. Моя мать гладила меня по голове при каждой возможности и всячески старалась проявить заботу обо мне. Мой отец, солдат Первой мировой войны, прятал свое беспокойство за молчанием и упорной работой. Но вот наступил неизбежный день расставания. Когда я вошел в автобус, который должен был отвезти меня обратно в бараки Миттенвальда, моя мать была вся в слезах. Отец обнял меня, прощаясь, хотя не делал этого никогда раньше, и, с трудом сохраняя хладнокровие, шепнул на ухо: «Позаботься о себе, мальчик. Я больше всего желаю, чтобы ты вернулся невредимым. Но это в руках божьих». Когда автобус тронулся, я лишь один раз махнул родителям рукой и неожиданно отвернулся с застывшим выражением лица. Иначе я потерял бы самообладание, которое и без того сохранял с большим трудом.

Немцы с тревогой наблюдали, что в районе 3-й горнострелковой дивизии Красная Армия, усиленная прибывшими поставками нового американского оружия, приготовилась к крупному наступлению на Донецкий бассейн и Украину. Следовательно, каждого человека, увеличивавшего боевую численность немецких частей, в них встречали радушно. Я и мои спутники провели много дней в дороге по бесконечной русской степи в застеленных соломой вагонах для скота до того, как достигли места назначения – Донецкого бассейна. Наше прибытие в Ворошиловск совпало с началом атаки русских. Не дав нам ни малейшего шанса адаптироваться к фронтовой жизни, на следующий день после прибытия нас бросили в бой за Редькино ущелье, который оказался невероятно тяжелым и принес значительные потери. В сравнении со средним пехотинцем мне выпала по-настоящему тяжкая доля, поскольку 3-й горнострелковой дивизии до самого конца войны приходилось действовать в неестественных для подобного рода войск условиях в южном секторе Восточного фронта, всегда находясь в гуще боев. Потери в ее частях были практически невероятными. Пропорционально они были значительно выше потерь во всей остальной армии.