Хозяйка стала ощипывать курицыно тело. Зная, что до еды еще долго, Бобка ушел за конуру, в тень. Там он различил тщедушную тропку от соседского забора, едва видимую в забвении выросших трав…
Вэф исчез в середине лета. Седовласый сосед кричал его за дворами: «Вэфа! Вэфа. Вэфа…» — и голос его пустел от безнадежности, сходя на кашель:
«Гах-гах-гах», — будто сам он потерянно гавкал, вторя Вэфу в ночном одышливом лае. А через несколько дней Седовласый поднял бочку и, отодрав тряпичные полоски, приставил ее к углу дома на давнее место. Бобка и сам озаботился пропавшим Вэфом, потому что, стронув бочку, Седовласый вскрыл затхлую память на месте его жилья.
В тот же день, по возвращении со станции, Бобку потянуло искать Вэфа в той стороне, куда тот убегал в жаркую пору, а однажды завлекал с собой и Бобку.
Обегая заросли, Бобка прочесал поперек ветра много раз, забирая все глубже в чащу. На опушках он взбегал на пригорки и поверх поземного марева уточнял местность. Но вскоре опушки кончились, не стало на земле освещенных пятен и лес сомкнулся в сплошную тень.
Бобка уже хотел возвращаться к ошейнику, как вдруг учуял застоявшийся тяжелый дух. Он тихо пошел на него, заранее чего-то остерегаясь. В прохладной низине, под темной гущей кустов приметил недвижное песье тело.
Бобка вскинул голову и вгляделся: шкура на этом лежалом псе напоминала Вэфкин окрас: те же черные пятна на тех же местах. Неслышно скуля изнутри в уши, он приблизился. Пес был пугающе раздутым, и тяжелые знойные мухи витали над его оскаленной пастью. Убедившись в окончательной его усопшей неподвижности, Бобка вдруг люто испугался: это была Вэфкина морда, с невиданной засохшей злобой, и Бобка чурался ее узнавать. Ведь изменился и запах — стал пряным, душным, будто какой-то зверь, удушая этого, похожего на Вэфа, пса, примешал к нему свой приторный дух. От этого духа и сонно зудящих мух у Бобки стало мутиться внимание, но прежде он успел приметить толстого белого червячка, шевелящегося меж оскаленных песьих клыков.
У него запершило в глотке, и захотелось повыть, будто червячок этот уже влез туда, в горло, но из предосторожности к залегшему где-то неподалеку песьему душителю Бобка сдержал голос. Он поднялся на боязливые лапы и, не расслабляя оттянутых назад ушей, припустил к дому.
Теперь, глядя на одичалую дыру в заборе, он осознал свое дальнейшее одиночество, без дружеских навещаний — и прогорюнился. Некому теперь вступиться за него, за хромающего по улочке Бобку, когда ему начнет угрожать рычаньем какой-нибудь захолустный пес; в таких случаях Вэф выскакивал на помощь и слабым, но настырным вэфканьем перевлекал внимание на себя, — правда, выбирал место невдалеке от своего забора. «Дурак-дурак! — объявлял Вэф. — Слепой дурак! Козел без нюха! Ведь это ж Бобка! Наш-наш!
Просто-он-калека… А ты — дурак! Вот так! Дурак-дурак-дурак!» — призывал он всю округу, и его подхватывали, вначале ближние, поодиночке, не ведая причины, лишь вопрошая ее, потом, перебрехнувшись, ожесточались сплоченной яростью.
Осознание Вэфкиной кончины угнетало Бобку, и чтобы отвлечься, он перебрался обратно на солнечную сторону.
Суп на очаге еще только парился дымком, и чтобы не изнуряться ожиданием, Бобка лег мордой в сторону озера. Озеро искристо играло, вся его поверхность как бы кипела рыбой. Чистое небо начинало морщиться хлопьями легких облаков.
Бобка теперь любил подолгу наблюдать их скопление и мягкую возню. Вскоре он узнал вдали Хозяина. Тот подтянул к берегу лодку и направился к дому. В бачке, который он принес, хлюпалась озерная вода. Мокрую сеть Хозяин отнес в сарай. Услышав радостный Бобкин скулеж, объявился Капитон. Он прибежал галопом, а на последних шагах потянулся задними лапками со сна. Взгляд его перескакивал с Хозяина на Бобку, ревнуя: «Что? Где?» — а хвост суетился упругими загогулинами. Завидя наконец бачок, оставленный на крыльце, кот бросился к нему и заотирался, обозначая льнущим телом все его углы. Верхняя кромка бачка была загнута внутрь, и крапчатые глаза Капитона то сладостно жмурились, то умоляюще расширялись на Хозяина. Хозяин нащупал в бачке рыбку поменьше и бросил ее коту. С озерной рыбкой тот играть не стал — он мигом воткнул в нее зубы и несколько раз усмиряюще жевнул. Рыбка трепыхалась — и Капитон жевнул еще и еще. Но нежная рыбка все шевелила перышками хвоста, беззвучно чего-то лепеча ртом. Заподозрившись ее живучестью, Капитон утробно взмурчал, и так, мурча и дурея глазами, унес ее за угол на расправу — он заметил, что за ним наблюдает Бобка. Бобка отрывисто гавкнул, возмутясь, что его обделили свежатиной. Тогда Хозяин бросил рыбешку и ему, чтобы унял в пасти охотку и не пылил цепью. Бобка не стал гамкать с лету, как раньше, а вначале разглядел рыбку на земле и понюхал, а уж потом взял в зубы и ощутительно сжевал.
Размазавшись в пасти, рыбешка не насытила Бобку — лишь раздразнила. Он вскарабкался на крышу конуры — сзади, где было низко. Сверху удобнее поглядывать на очаг. Там ярилась в масле яичница для Хозяина; на поверхности супа уже скапливались хлопья пены; Хозяйка собирала их дырчатой ложкой к краю и шлепала Капитону в блюдце. Тот с жадным удовольствием лакал после рыбы мясную пряность. А на чистой воде супа всплывала новая пена, светлее.
Бобка поглядел, голодно-глубоко зевнул, скрипуче сетуя горлом, и, отвернувшись, лег тут же, на крыше. Положив морду на лапы, воздел глаза и уставил их вдаль, в небо. Там, над озером, в облаках кружились высотные ветры: то вытягивали из них мохнатые нити, то нагромождали кучей на солнце, но солнце, проплыв сквозь исподнюю тьму потухающим блестком, вдруг запаляло кромку — и вновь, сияя, нагревало Бобкины глаза. Мягкая накипь облаков волочилась к дальнему берегу, оставляя чистую глубь. Бобка полежал, наблюдая круговерть над озером, и вдруг сосредоточился: где-то чего такого он уже видел. Поднял морду и огляделся, желая прояснить недоумение. Но оно усилилось, сгустившись стуком в голове, когда он увидел тихо кипящий суп; сгустилось — и враз разрешилось. И Бобке предстало подобие: поверхность супа напоминала толчею облаков над озером! Гулкий стук в затылке отошел, стало легче, но Бобка смешался: к чему это новое осознание — для какой пользы? Или это вид вообразительной блажи, удручающей его сверх поправок?
А когда вышел на боковое крыльцо Жилец, пожилой лысый человек, всегда прихрамывающий, Бобка, рассеянно приветив его хвостом, узрел еще одно подобие: лысина Жильца — как култышка дочиста обглоданной кости, лоснящаяся у входа в конуру. И Бобка покорился: надо теперь привыкать к этому бесполезному интересу, суетящемуся в голове. Ведь и раньше — уже с осени, через долгую скуку зимы к весне и зрелому лету — Бобка ощущал всякие схожести. Но тогда они роились в нем смутно, оставаясь неведомыми. Теперь вот проступили отчетливо и достозримо.
Утро между тем кончилось, рассеялись приюченные тенью остатки прохлады, и день, набирая ярость, стал подбираться к полудню. К Хозяину пришли приятели, знакомые Бобке: один — владелец Асты, говорливый, бодрый, часто взгогатывающий, а другой — длинный, в кепке, с сиплым голосом и провисшей кожей худого лица. От Вислокожего всегда (и сегодня тоже) несло затхлой, переваренной водкой.
Все трое взялись вместе работать, и уже обнаружились инструменты, но тут Вислокожий стал раззадоривать Хозяина. Тот извлек бутылку; они чокнулись глухими стакашками, выпили, наспех поели, чтобы разгладились после водки лица, и начали соображать работу у сарайных дверей и прямо перед Бобкой, на его территории. Бобка упрыгал в конуру и оттуда наблюдал озабоченных людей.
Вначале они погалдели между собой, размечая в воздухе руками, особенно Хозяин с соседом-Бодряком, но Вислокожий, достав из плоской сумки кусачки, сказал им внушительные слова, так что Хозяин прошел на веранду, надел там просторные, с пузырями, штаны, узко подвязал их на щиколотках и принялся рыть землю перед Бобкиной конурой. А Бодряк с Вислокожим стали разматывать проволоку.
Хозяйка с Мальчиком выгнали из сарая похрюкивающих кабанчиков. Пока Вислокожий тянул на крышу сарая проволоку, Мальчик поливал кабанчиков из шланга. Кабанчики шарахались от воды, но их окорачивали веревки, привязанные к забору. Веревки охватывали кабанчиков за туловище, а не за шею — и Бобка понял, что шеи у них нет. Двое из них, визгливо подергиваясь и замирая, прислушивались к поливке подслеповатыми глазками, а третий обернулся, чтобы перекусить струю, но ему захлестнуло пасть. Кабанчик фыркнул пятачком в землю, тут же забыл неудачу и, покосившись на струю, снова изогнулся перекусить ее. Бобка наблюдал с раскрытой пастью, сам желая воды. Но, кроме того, он ощущал странное удовольствие от созерцания бестолкового кабана.
