Очевидно, что идея во всех случаях одна и та же: что-то делать можно – но можно не в смысле технической, физической, материальной возможности (то, что в логике называется «алетическая модальность»), а в том смысле, что человек, делая это, поступает правильно, что он прав, его действия оправданы, на его стороне правда и правота (то, что в логике называется «деонтическая модальность»). Как мы видим, выражение этого значения связано в русском языке с многочисленными словами с корнем прав-, который представлен и в слове право. Различие между разными видами возможностей обыгрывается в известном анекдоте, где как раз фигурирует слово право:
Приходит мужик в юридическую консультацию: – Скажите, имею ли я право… – Имеете, имеете! – Да вы не поняли, я хотел узнать, имею ли я право… – Да точно говорю, имеете! – Да вы объясните, могу ли я… – А-а-а… Нет, не можете!
Анекдот основан на том, что право гораздо уже возможности.
Рассмотрим теперь тот круг идей, который выражает слово право в этом обобщенном значении деонтической возможности.
Очень частая идея – это идея внутреннего ощущения, что человеку нельзя препятствовать в реализации каких-то его побуждений, желаний, устремлений, что они должны быть делом его личного выбора:
Я буду отвоевывать самое драгоценное в актерской работе – право на самостоятельность, право на чудо. Самостоятельность во всем! Литература, режиссура, актерская работа. Все доводить до конца, быть гибким, предельно настойчивым и упрямым в претворении своих замыслов. [Георгий Бурков. Хроника сердца (1953–1990)]
И уже с полной субъективной очевидностью внутренней правоты и потому внутреннего права на свободу мы часто сознаем великую и чистую, несмотря на всю страстность ее и связанность с физическим влечением, любовь к женщине, вне которой в эти мгновения наша жизнь теряет весь свой смысл и которую мы тогда ощущаем как глубочайшую основу нашего собственного я – как бы эта страсть ни противоречила всем общепризнанным и общеобязательным нормам морали. [С. Л. Франк. Крушение кумиров (1923)]
Здесь замечательно описано ощущение субъективной внутренней правоты, которое присуще представлению о право человека.
Часто в этом случае речь идет о праве иметь собственное мнение и свободно его высказывать:
Каждый имеет право на собственное мнение. [Булат Окуджава. Новенький как с иголочки (1962)]
Защищали «Физиков и лириков» лениво, похоже, что больше отстаивали право на мнение, пусть неправильное, чем само стихотворение. [Б. А. Слуцкий. О других и о себе (1960–1977)]
Часто речь идет о ситуации, когда ограничивают индивидуальность человека и говорящий этого не одобряет:
В человеке, в его скромной особенности, в его праве на эту особенность – единственный, истинный и вечный смысл борьбы за жизнь. [Василий Гроссман. Жизнь и судьба, ч. 1 (I960)]
Следующий пример интересен тем, что тут говорится о праве дважды: сначала что человек имеет право на собственные ошибки, а потом что у других нет права мешать ему их совершать. Здесь очень важна идея личного пространства, индивидуального выбора.
Я не понимаю, почему непременно нужно учить друг друга? И почему люди не имеют права на самостоятельность, на свои собственные решения и на свои собственные ошибки? Почему считается, что вопросы и решения, связанные с очень личными, очень интимными сторонами жизни, могут становиться предметом обсуждения? И, наконец, кто имеет право за моей спиной, в мое «отсутствие» отлучать от моего дома тех, кому я симпатизирую и от кого видел только внимание, чью поддержку я ощущаю все эти полтора года переписки?! Что это за убогое и оскорбительное представление обо мне, как о бычке, которого можно водить на веревочке? [Юлий Даниэль. Письма из заключения (1966–1970)]
Там, где речь не идет о частных аспектах индивидуальной жизни, право на что-либо становится предметом дискуссии:
В наше время часто приходится слышать споры, в которых одни требуют от филологии объективности точных наук, а другие говорят о ее «праве на субъективность». Мне кажется, что обе стороны неправы. Филолог ни в коем случае не имеет «права на субъективность», то есть права на любование своей субъективностью, на культивирование субъективности. Но он не может оградиться от произвола надежной стеной точных методов, ему приходится встречать эту опасность лицом к лицу и преодолевать ее. [С. С. Аверинцев. Похвальное слово филологии // «Юность», 1969]
Разумеется, здесь под правом на субъективность понимается не то, что каким-то распоряжением филологу может быть запрещена субъективность. Спор идет о том, насколько оправданно субъективное отношения филолога к своему предмету.
Показателен также следующий пример:
Разумеется, я не Солженицын. Разве это лишает меня права на существование? Да и книги наши совершенно разные. Солженицын описывает политические лагеря. Я – уголовные. [Сергей Довлатов. Зона (Записки надзирателя) (1965–1982)]
Это очень типичное рассуждение о праве чего-либо на существование: речь в этом случае, конечно, идет не о том, чтобы не уничтожать какой-то объект, а о его осмысленности, оправданности.
В норме право предполагает идею ценности – естественно говорить о право на что-то хорошее. Даже если говорится, например, о право на страдание, это означает, что страдание рассматривается как часть опыта, а право на смерть – что человек сам хочет умереть. В следующем саркастическом примере видно, насколько парадоксально выглядит слово право в сочетании с чем-то плохим (в данном случае это ордер на арест):
Толстой объявил – нет в мире виноватых. А мы, чекисты, выдвинули высший тезис – нет в мире невиновных, нет неподсудных. Виноват тот, на кого выписан ордер, а выписать ордер можно на каждого. Каждый человек имеет право на ордер. Даже тот, кто всю жизнь выписывал эти ордера на других. Мавр сделал своё дело, мавр может уйти. [Василий Гроссман.
Жизнь и судьба, часть 3 (I960)]
Существенно, что право предполагает что-то хорошее именно с точки зрения самого субъекта. Говорящий при этом может считать, что это право на что-то очень плохое:
Или он, доказывая, к примеру, что окружающая нас жизнь несправедлива и пошла, хочет этим завоевать себе моральное право на такую же пошлую и несправедливую жизнь. [Георгий Бурков. Хроника сердца (19531990)]
Антиинтеллигентские настроения страшнее и шире, чем примитивное юдофобство, и они все время дают себя знать во всех переполненных людьми учреждениях, где люди так яростно отстаивают свое право на невежество. [Надежда Мандельштам. Воспоминания (1960–1970)]
К идее оправданности примыкает и идея заслуженности – справедливости (заметим, что в последнем слове тот же корень):
Володя устал от борьбы, от драк, от полемики. Ему захотелось немножко покоя и чуточку творческого комфорта. Володя видел, что всякие «рвачи и выжиги» писательские живут гораздо лучше, чем он, спокойней и богаче. Он не завидовал им, но он считал, что имеет больше них право на некоторые удобства жизни, а главное, на признание. [Л. Ю. Брик. Из воспоминаний (1956–1977)]
Иногда прямо говорится, что право надо заслужить или выстрадать:
В кино, как правило, все (или многие) считают дело, которым они занимаются, профессию, которой владеют, не то недостаточно почетной, не то лишь подготовительной к какой-то другой, право на которую они заслужили или тем, что уже много лет занимаются своим делом, или (это еще чаще) тем, что люди другой, более высокой, по их мнению, профессии – менее подготовлены или же менее талантливы, нежели они. [Григорий Козинцев. «Тут начинается уже не хронология, но эпоха…» (1940–1973)]
Почему Герцен и Глеб Успенский, каждый по-своему выстрадавшие своё право на благодарность и уважение своего народа, берутся под подозрение? [И. И. Петрункевич. Интеллигенция и «Вехи» (вместо предисловия) (1910)]
