Закатное небо пестрело яркими оттенками розового и оранжевого, превращая окраины града в нечто не столь унылое и серое. Даже линялые ткани моих рубахи и брюк казалось впитывали цвет, становясь не такими тусклыми.
Я поднёс руки к лицу – напрочь грязные. Схватив кусок влажной ткани, что оставили сохнуть на окне, сорвался на бег.
Завернув к каналу припустил ещё быстрее, усмотрев жандармов на мостовой. Остановившись в тёмном углу меж домов, поспешно утёр лицо и руки. Пусть Ксана и делала вид, что её ни капли не волнует грязь под моими ногтями или дурной запах, что исходил от меня после дня работы на рынке и ночи на полу таверны, но я знал, что это не так. Иногда я был и сам себе неприятен, однако выбора не оставалось. Или я выживаю как могу, но остаюсь свободным, или я отправлюсь в услужение с другими сиротами. А о том, как господа обращаются с прислугой и говорить не стоит. Чего только стоит один мальчишка, двумя годами младше меня самого, забитый до смерти одним стариком – часовщиком за то лишь, что посмел тронуть своими грязными сиротскими руками его семейную реликвию – массивные трёхсотлетние часы.
– Тимс! – раздался тонкий голосок Ксаны откуда-то сверху.
Подняв голову, сперва увидел длинные, густые светло – рыжие волосы, что свисали на добрую половину ярда ниже окна, а затем уже её саму. Ксана счастливо улыбалась, карие глаза горели азартом. Спустя секунду она уже, выбравшись из окна, поднималась на ноги, балансируя на носочках в оконной раме второго этажа. Длинные простые юбки обвивали её ноги и слегка путались, перекручиваясь каждый раз, как дул ветер.
Я внимательно слежу за ней, готовый броситься в любую секунду, если она не удержится. Хотя мы проделываем этот трюк уже не первый год, я все равно продолжаю переживать, когда она подтягивается на руках к кривой деревянной стремянке, прибитой по скосу крыши. По ней мы всегда взбираемся на самый верх.
Ксана в последний раз оборачивается на меня чтобы подмигнуть, после чего скрывается за выступом крыши.
Я улыбаюсь. Всю неделю я жду этих встреч, ведь она единственный друг, что у меня остался. Единственная, с кем я могу поговорить по душам.
Ба умерла когда мне было восемь, мать за три года до неё, с отцом мы никогда не ладили. Поэтому моими друзьями были улицы, а они могли быть очень жестоки. Единственной, кто заставлял меня жить и верить, была Ксана. Ей всего четырнадцать, и с виду казалось что я вовсе не на год старше её, а на целых пять, однако она всё равно была умнее меня в десятки раз.
Я вскарабкался по боковой стене к окну первого этажа и осторожно заглянул внутрь. Это был кабинет отца Ксаны – местного лекаря. Он лежал на кушетке, тихо сопя. Щеки впали, под рубашкой проступают ребра. Неужели им сейчас приходится так туго, что не хватает даже на еду?
Ухватившись за выступы, я подтягиваюсь ещё выше, вскоре достигая края крыши. Удерживаясь за края стремянки, вытягиваю тело наверх, тут же перекидывая ноги и давая себе перевести дух.
Когда осматриваю наш уголок, вижу Ксану, она уже лежит и с упоением наблюдает закат. Я вскарабкиваюсь по стремянке и ложусь рядом.
Некоторое время мы молчим, восстанавливая дыхание. Я чувствую на себе её взгляд и поворачиваю голову, после чего Ксана начинает тихо смеяться. Я не понимаю что её рассмешило, но тоже улыбаюсь. Она облизывает большой палец и быстро трёт мою переносицу. Внутри меня что-то сжимается, едва в голове возникают воспоминания о том, как мама точно так же слюнявила палец, чтобы утереть с моего лица грязь.
– Что случилось? – спрашивает Ксана, когда я отворачиваюсь.
– Вспомнил маму? – не дождавшись ответа, снова спрашивает она. Как я и говорил, она гораздо умнее, чем вы могли бы себе представить.
Я киваю и снова поворачиваюсь к ней. За неделю, что мы не виделись на её лице появилось вдвое больше веснушек, и теперь они покрывают почти весь нос и щеки. Парочка ярких коричневых пятнышек появилась даже на лбу. Я улыбаюсь, но Ксана дуется.
– Я бы мечтала о такой коже, как у тебя: светлой и чистой. Ни одной веснушки, Тимс, как так? У меня же их целая тысяча!
Ксана складывает руки на груди, и направляет взгляд на сине-оранжевое небо, на котором проступает силуэт полной луны.
– Твои веснушки напоминают мне звезды, не понимаю почему ты их так не любишь. – я всё ещё улыбаюсь, смотря на неё и замечаю как Ксана расслабляется.
– Что ты успел узнать? – подруга переворачивается на бок, подперев голову рукой и с жаждой любопытствующего смотрит на меня.
Я откидываюсь на спину, наблюдая за неспешным появлением звёзд на небе. Часть меня всё ещё хочет верить, что мама где-то там, среди них.
– Слышал, что людей стало уходить куда больше чем раньше, а ещё, что теперь зов слышат не только взрослые, но и дети. Мне кажется, что все становится хуже.
– Что если Чартох добрался и до нас? – шёпотом спрашивает Ксана, в её глазах застыл ужас.
Я молчу. Не хочу лгать ей, говоря что могущественный король-захватчик обойдёт стороной наше королевство, но и не подтверждаю, стараясь не нагонять на неё ещё больше страху.
– Папа рассказал мне кое-что, но я обещала, что буду молчать. Так что тебе нельзя говорить об этом никому, хорошо? – Ксана смотрит на меня, приподняв светло рыжие брови.
Я серьёзно киваю. На самом деле кроме Ксаны мне больше не с кем об этом поговорить.
– Недавно ночью за ним послала одна женщина. Её муж услышал зов, и она подумала, что лекарь сможет помочь. Так вот, вначале он говорил моему отцу, что точно никуда не уйдёт, что любит своих жену и детей, но спустя всего какие-то минуты стал уходить, отталкивая всех со своего пути, словно бы перестал быть собой. А когда его пытались удержать он стал размахивать руками, ударил папу по лицу и даже сказал жене, что больше не любит её. Как же так, Тимс, что их так сильно меняет?
Ксана, широко распахнув глаза, отрешённо смотрела то ли на звёздное небо, уже ставшее чернильно синим, то ли вглубь себя.
В молчании мы провели ещё час, размышляя каждый о своём.
– Слышишь? – внезапно прерывая тишину, прошептала Ксана, приподнимаясь на локтях.
– Что? – так же тихо отозвался я, навостряя слух. Неужели её отец проснулся и обнаружил, что Ксаны нет дома? Тогда им лучше бы поскорее спуститься, иначе обоим несдобровать.
– Это.. – Ксана перевела мечтательный взгляд на ночное небо, счастливо улыбаясь – звёзды поют…
Я резко сел и тут же немного съехал вниз по крыше, но вовремя вцепился руками в прибитую кривыми гвоздями стремянку. Меня словно кипятком обдало. Этого не может быть, не должно быть, Ксана не могла услышать зов, только не она.
– Ксана, – осторожно позвал я подругу – я ничего не слышу.
Не выдержав её отрешённого молчания и неестественной, неживой улыбки, я взял Ксану за руку и встряхнул.
Через мгновение она повернулась, и к счастью, я увидел в её глазах проблески понимания.
– Я слышу зов, Тимс. – едва слышно сказала Ксана, вцепившись тонкими пальчиками в мою руку. По её щекам покатились слезы, кажущиеся хрустальными в серебристом свете луны.
Я крепко обнял подругу, боясь отпускать. А вдруг она исчезнет, едва я разомкну руки?
Она тряслась и всхлипывала, шепча о том, как ей страшно, а затем внезапно остановилась и начала отстраняться. И когда у неё ничего не вышло, прижала ладонь к моему плечу и оттолкнула от себя.
– Мама зовёт меня, Тимми, разве ты не слышишь? – яростно зашептала Ксана, её лицо было мертвенно бледным.
– Это не твоя мама, Ксана! Это всё чары, ты же знаешь! – Мне хотелось кричать, но я лишь умоляюще шептал, цепляясь за руки подруги.
– Ты ничего не знаешь! – Выкрикнула Ксана и начала подниматься на ноги, хотя знала как это небезопасно на крутом скате крыши.
– Тогда я пойду с тобой.
Я попытался аккуратно встать, но лицо подруги внезапно потеплело и она положив мне руку на плечо, крепко сжала его. В темноте казалось, что глаза её вовсе не карие, смеющиеся, а чёрные и полные вечной тьмы.
