– Я-то думала, вы библию учите, про Будду, Аллаха там…

– Мария не рассказывала вам многого другого, Маргарита.

– О… А…

– Словом, все придания имеют реальную основу, – продолжил Озоновский. – И гадания – это…

– Это нельзя! – выпалила Ртика, как примерная ученица.

– Правильно, Маргарита, – кивнул Озоновский. – Потому как гадание – это бесовщина. И кто нам может явиться в зеркале? Только дьявольский дух.

– Мамочки мои, – прошептала Ритка.

– Вы хоть «Чур, меня», – сказали? – вопрошал разгневанный Озоновский. Мне всегда нравилось, как он злится.

– Ага, – выдавила из себя Ритка. – Я больше никогда не буду гадать.

– И это верно, – прикрикнул мой профессор и любовник по совместительству.

– Сережа, хватит, – сказала я.

– Что?

– Ритке пора выходить.

– Ах, это…

Напуганная сверх меры, Ритка вылетела из машины пулей. Она даже не сказала « До свидания» или « Пока».

Мы подождали, когда она включит в квартире свет и помашет нам из окна рукой. Потом Озоновский поехал. Он долго молчал, а я не решалась заговорить первой. Наконец, я не выдержала и робко спросила:

– А что будет с моей машиной, Сережа?

– Ничего. Починят. Доставят. Все, как полагается.

– Спасибо.

Озоновский опять замолчал. Потом он вздохнул и осторожно спросил:

– Почему ты сразу не позвонила мне, Маша? Я бы приехал и забрал вас.

– Я уже говорила. Нам захотелось интересно провести канун Рождества. Это был тот самый случай. Хоть и было страшновато, в этом-то и был интерес! Ты не понимаешь! Ты в лагере никогда не отдыхал?

– В каком лагере?

– Ну, в сосновом бору, летом, естественно.

– Я… Не важно!

Понятно, – подумала я. Опять тайны. Про себя Озоновский говорил мало и скупо, по сути, я ничего про него не знаю. Сергей на все мои расспросы отвечал, что не любитель предаваться воспоминаниям. Довольно – таки часто я злорадно думала, что и про меня Озоновский знает далеко не все. Я вздохнула.

Домой, на Чистые Пруды, мы вернулись в три часа. То ли утра, то ли ночи. Это неоднозначный час. Граница. Граница между ночью и утром. Как сумеречная зона.

Мы легли спать. Вернее, это, может быть, Озоновский лег спать. Я же стала целовать его. И он стал мне отвечать, как же иначе… Мне всегда нравилось заниматься с ним любовью.

Озоновский сразу увлек меня, как только я его увидела, зашедшего в первый раз в аудиторию… Он смотрелся моложе своих лет, был подтянут, привлекателен, обаятелен… И знал столько сказок, легенд, мифов…

Вот только этой ночью, занимаясь с ним любовью, я представляла себе Песочного человека… Вернее, я не хотела этого, но… это было как наваждение. Меня просто преследовал этот образ. И образ казался таким влекущим и прекрасным, что, грубо говоря, я занималась любовью с Песочным человеком, а не с Озоновским. И ничего не могла с собой поделать. Да и не хотела, если честно. И когда я это поняла, мне стало не по себе…

Перед тем, как уснуть, Озоновский спросил:

– В зеркале ты видела не меня?

– Нет, Сережа. Нет. Но это был человек, чем-то на тебя похожий. Только моложе лет на двадцать.

– Господи… – как-то странно произнес Озоновский.

– Что? Что, Сережа? – заволновалась я.

– Нет. Ничего. Но ты же больше не будешь гадать?

– Нет. Обещаю. Тебе. И себе. Не буду. Конечно, не буду. Сереженька, милый, что случилось?

– Ничего. Пока – ничего.

– Сережа…

– Забудь. Все хорошо. Ты же любишь меня?

– Господи, конечно! – тут же воскликнула я, покривив душой.

– И я тебя очень люблю, Маруся. Значит, все будет хорошо.

Не знаю, сразу ли уснул Озоновский. А вот я долго ворочалась с боку на бок, пытаясь разгадать, что со мной происходит. Не влюбилась ли я в придуманный мной образ? Ведь это же бред, полный бред! Еще более глупо тут же охладеть к Озоновскому… Это куда годится? Я попыталась внушить себе, что просто нахожусь под впечатлением от гадания. Мне это удалось, и я вскоре уснула.

Но как я себя не обманывала, Песочный человек встал между нами с Озоновским. Глупо, дико, смешно, но это так. С этого самого момента я всячески пыталась избегать близости с Озоновским. И что еще тяготило меня – это невозможность рассказать об этом Ритке. Она меня не поймет. Я сама себя не понимала. Поэтому я осталась с Озоновским и уговаривала себя выбросить из своей головы нелепые фантазии и жить дальше, как ни в чем не бывало…

*** *** ***

2 глава.

Как раз по календарю шли святцы. Словом, неделя гадания. Каникулы в Академии уже закончились. И тут ко мне заходит секретарь, и с многозначительной улыбкой вызывает к Озоновскому. На работе мы никогда не позволяли себе с Озоновским никакой интимности. А я не реагировала на кривые усмешки.

Я зашла в кабинет к Озоновскому, и он тут же кивнул мне головой на стул, стоящий напротив. Я послушно села.

Озоновский носит очки. И у него есть привычка протирать стекла очков, даже если те в этом не нуждаются. Словом, это как закурить сигарету курильщику с десятилетним стажем. Словом, это хоть какое-то занятие, когда ты волнуешься.

Еще у Озоновского везде лежат салфетки. Чтобы протирать стекла очков. Везде. В карманах брюк, пиджаков, пальто, в портфеле, в ящиках стола, везде…

И сейчас, жестом фокусника, Озоновский достал салфетку, снял очки и начал протирать стекла. Я сидела и ждала. Наконец, Озоновский бросил салфетку в корзину, надел очки, поправил их указательным пальцем…

– Сергей Петрович, вы что-то хотели? – поторопила я его. Мне надоел этот маскарад с очками и салфетками.

– А? А, да. Да, да… Знаете ли, Мария Михайловна, вы отправляетесь в Париж, на стажировку.

– Что-о?

– Да, Мария Михайловна.

– Нет, Сережа! – Плюнула я на все церемонии. – Почему я? Не хочу. Не люблю Францию. Не люблю Париж. И вообще, сейчас там постоянные демонстрации, страна на грани коллапса, а ты говоришь о какой-то там стажировке?!?

– Ты не француженка, не пенсионерка и не безработная. Тебя никак не коснутся никакие демонстрации, Маша, – тоже отбросил церемонии Озоновский. – Ты поедешь в католическую школу. А ее, как ты понимаешь, мало волнует увеличение пенсионного возраста или как там это называется…

– Вот-вот, Сережа, ты плохо знаешь новости, – воскликнула я. – Тебя волнует только что-то мифическое и эфемерное!

– Это моя профессия, Марусенька, – усмехнулся Озоновский и молниеносно достал откуда-то салфетку.

Ловкость рук, как говорится, и никакого обмана. Если бы Озоновский остался вдруг без работы, он бы запросто устроился иллюзионистом в цирк.

– Школа находится достаточно далеко от центра… Недалеко от небольшого книжного магазинчика, – зачем-то сказал Озоновский. Я нахмурилась.

– Ты говоришь аргументы?

– Наверное… Школа, как бы это сказать, хорошо запрятана на узкой парижской улочке. Надо уйти с небольшой площади, которая располагается у книжного магазинчика, идти прямо, подняться на небольшой склон, затем спуститься, свернуть налево, а потом идти прямо и перед тобой возникнет большое серое здание, немного мрачное, в готическом стиле, с каменными горгульями на крыше…

– Ты решил мне рассказать сказку? – рассердилась я, хотя и заслушалась. – Не люблю Францию. Мне все равно. – Ясно, что Озоновский меня соблазняет, а я не намерена поддаваться.

– Не понимаю этой твоей нелюбви, Маша. Ты же любишь море? Францию омывает Средиземное море. И даже Атлантический океан. Только представь себе! Океан!

– Какое это имеет отношение к Парижу? – зло спросила я и вздохнула. – Ничего не понимаю, Сережа. Зачем мне нужна эта католическая школа, а?

– Тебе это нужно, Машенька. – Озоновский снова начал протирать стекла очков. – Недавнее гадание на зеркалах подтолкнуло меня к этому ответственному шагу.

– Что-о?

– Помолчи, Мария. Дай мне сказать. – В голосе Озоновского появился металл. Я притихла. – Мария… Ты до сих пор считаешь изучение и преподавание мифов прекрасным времяпрепровождением, а это не так. Я даю тебе возможность убедиться в этом.