========== Часть 1. О снах и синих будках ==========

— Из деревни чтобы ни ногой, понял, Луффи?!

Тощий юркий мальчишка, щедро раскрашенный синяками и подсохшими брызгами въевшегося ягодного сока, только передёрнул плечами и нечленораздельно промычал.

Старые доски, застилающие пол такого же старого дома, натужно скрипнули под весом высокого плечистого мужчины: преклонные годы в нём выдавала лишь глубокая седина, выбелившая коротко отстриженные волосы да усы с небольшой бородкой.

— Понял, спрашиваю? — пристальный взгляд внимательных глаз прошёлся по непоседливому мальчонке, проследил за движениями перепачканных пальцев, отправляющих в рот очередной кусок курятины, чуточку дольше задержался на перебинтованной левой ноге и приставленному к столу костылю.

— Да понял я всё, деда, понял!

Будь на то воля Гарпа — оставлять мелкого оболтуса одного в доме, где тот прежде ни разу не был, он бы не стал. Вот только работу никто не отменял, а слышать об отставке бывалый вояка не желал ни в какую. Хватало лишь беглого взгляда на соседских стариков, денно и нощно копающихся в своих огородах, чтобы раз и навсегда отмести подобные мысли.

Человек, в конце концов, живёт, пока занимается любимым делом — в это Гарп верил так же твёрдо и упёрто, как и его внучок верил в непостижимых зелёных человечков да крылато-летучие корабли.

— Мясо в холодильник не ставь — до вечера не испортится, а там я сам разберусь. Впрочем, не думаю, что к вечеру от него хоть что-нибудь останется… — старик хрипло рассмеялся, глядя, как маленький разбойник с ободранной коленкой жадно покусывает обглоданные косточки. — Есть вопросы?

Луффи, тряхнув вихрастой макушкой, что-то пробурчал с набитым ртом, махнул деду рукой и переключил всё своё внимание на быстро уменьшающегося в габаритах поджаренного цыплёнка.

— Смотри, дом хоть не разнеси, — тяжёлая ладонь опустилась на мальчишеский затылок, потрепала лохматые тёмные космы.

Чёрный лакированный костыль стоял рядом, магнитом притягивая заглядывающих в комнату бойких солнечных зайчиков. Младший Монки, словно так и было нужно, легкомысленно болтал здоровой ногой, шевеля выглядывающими из сандалии розовыми пальцами. Вторая же нога, обтянутая в полотна белых крахмальных бинтов, свисала неподвижным печальным грузом…

Только такой болван, как Луффи, мог додуматься спрыгнуть с окна второго этажа, совершенно не задумываясь о последствиях.

🖀

Солнце ленивой выцветшей кляксой повисло над кромкой тёмного леса, робко выглядывающего из-за покатых зелёных холмов. В густой траве, обступившей деревянный дом, неугомонно стрекотали брюхастые кузнечики. Время от времени, нарушив древний зелёный запрет, самые смелые кузнечьи юнцы покидали спасительные заросли, тянулись к недостижимому светилу, запрыгивали на низкие подоконники, вглядываясь в хаос пёстрых красок удивлёнными сетчатыми глазками.

В песке разогретых июльским маревом дорог бродили нахохлившиеся вороны, подбирая редкие крошки. Бурые комки воробьёв, чистя пёрышки в таких же песчаных лужах, монотонными мячиками скакали мимо дремлющих в убывающей тени котов.

Луффи было скучно.

Дедушкин деревенский домик, в котором сам Гарп бывал не многим чаще двух-трёх недель в году, таил в себе изумительные лабиринты из пыли и паутин, высохших паучков, желтопузых пчёл и мохнатых шмелей. Встречались в нём и старые прогнувшиеся шкафы, уставленные увесистыми томиками безызвестных книг, и ящички и полочки с разнообразными, но бессмысленными предметами: коробочки с железными значками, медали, чёрно-белые фотографии незнакомых людей, пожелтевшие газетные вырезки, банки с пуговицами и перекрасившимися от ржавчины иностранными монетами. Заштопанный армейский рюкзак с коллекцией рыболовных крючков, колода карт, мешочек с карточками и бочечками лото, засушенная губка для обуви, несколько тюбиков окаменевшего клея, женское ожерелье, одноглазый плюшевый медведь, тяжело раненный в правый бок.

Маленькому Монки хватило каких-то двух часов, чтобы перевернуть вверх дном своё новое временное пристанище и понять эту страшную истину — здесь было нечем, абсолютно нечем заняться.

Если бы не сломанная нога, он мог бы остаться дома, в городе, рядом со своими школьными друзьями: Усоппом, Нами, Виви, Чоппером. Луффи точно знал, что ребята приглядели бы за ним лучше, чем дед, пообещавший провести рядом с единственным внуком все долгие два месяца…

В итоге же старик оставил его в первый день приезда, а пыльный одичалый домик оказался настолько же скучным, насколько одиноким чувствовал себя в нём нисколько не терпящий этого чувства Луффи.

🖀

Розовые бутоны наперстянки, свившие кольца вьюны, пушистые соцветия бархатного клевера сплетались в восхитительный свежий ковёр, ласкающий кожу нежной прохладой. Порой, точно по зову волшебного свистка таких же волшебных крохотных барсуков, попрятавшихся под мягкими листьями душистой полыни, парашютики солнечных одуванчиков, описав над дышащим хитросплетеньем трав почётный круг, уносились в знойное небо, где раздували ватные паруса белобокие облака.

Молодые клёны, старые тополя, дряхлые дубы и осины шелестели салатными лапами, шептались с наивными чернопёрыми дроздами, неспокойными трясогузками, затаившейся в зарослях жёлтой иволгой…

Лохматый чернявый мальчишка, миновавший холмистый подъём на последнем дыхании, приставил к глазам ладонь козырьком и впервые позволил себе обернуться назад — туда, где плавились в жарком воздухе крыши и трубы разбросанных в долине домишек.

Отсюда, с самого высокого и отдаленного холма, где меж трав и камней струился весёлый ручей, а над цветами вились жужжащие пчёлы, деревня казалась совсем маленькой и смешной… И Луффи на мгновение поверил, что там, в буро-зелёном низовье, живут вовсе не люди, а самые настоящие карликовые гномы: коренастые, бородатые и ворчливые.

Сердце в груди ударилось о рёбра, бухнуло, а затем, встрепенувшись вставшим на копытца нарождённым оленем, восторженно забилось в новом быстром ритме, рьяно разгоняя по жилам горячую кровь. В горле защекотало, и Луффи, вскинув над головой руки, звонко рассмеялся, позволяя земле уйти из-под ног.

Травы встретили худенькое тельце влажной лаской, живительной тенью, дурманящей ощущения сладостью. Птицы взвились в ликующих трелях, пушистые кроны вспенились малахитовым пожаром: ведь он, мальчишка со сломанной ногой, забрался сюда!

Забрался к свободе, к жизни, к хмельному небу, к облачным кораблям, к кузнецам и изредка квакающим лягушкам…

К странной и синей телефонной будке.

Шальная свобода наполняла лёгкие, жизнь впитывалась в поры, небо плавилось морской синевой, корабли уносились вдаль, снявшись с белых якорей, кузнечики, осмелев, запрыгивали на ноги, лягушки, притаившись на илистых бережках юного ручейка, важно раздували подгорловые мешочки…

А немножечко покорёженная будка, выкрашенная мутно-синей краской, примостилась под сенью самого старого на вид дуба, бесшумно поскрипывая приветливо распахнутой дверцей.

Мальчишка, вывернув шею и перекатившись на живот, смотрел на синее чудо во все глаза, будучи глубоко уверенным, что ещё минуту назад его здесь точно не было…

И всё-таки жёлтые блики отражались от ровных квадратиков стеклянных окошек, а там, внутри, за распахнувшейся шире дверцей, дремал забавный и громоздкий железный телефон.

Представшее видение было настолько поразительным, настолько волнительным и непреодолимо-влекущим, что Луффи, напрочь позабыв и о ноге, и об оставшемся в траве чёрном костыле, поднялся на четвереньки и, не обращая внимания на тупую боль, пополз к чудаковатой синей коробке.

Травы кололись, лезли в глаза и рот, оплетали руки и ноги, точно стараясь удержать глупого мотылька, добровольно летящего на разведённый в поле костёр. Но то необъяснимо-восторженное, что вспыхнуло в груди, под самыми костями и капиллярами зашедшегося сердца, манило слишком сильно…

…где-то там, на самом краю спящего сознания, стёклышками детского калейдоскопа вспыхнуло вдруг забытое понимание, что он ждал, он на самом деле ждал встречи с тем неизвестным, что жило в потёртых оконцах и выцветших циферблатных рисунках…