========== Аркан первый. Сады Морфея. Сон первый. Червовый валет и солнечный бродяга ==========

— Я бы хотел признаться…

Валет мягко ступал по разбросанным желтым и бурым листьям. Мечтательный взор синялых глаз рассеянно выхватывал из покрова небесного огня мелькающих черных ласточек.

Дорога вела сквозь безбрежные моря зелено-рыжей травы, усыпанной пригоршнями палой листвы, и уводила всё дальше и дальше. Один за другим рядом вырастали курчавые кусты с отцветшими апельсинами; у корней, в густом прелом дикотравье, показывались и исчезали острые кошачьи серпы.

Забирая плавными петлями, путь из песка и резных осколков гранита поднимался выше, струясь по склону переливчатого холма, обросшего мхом, осиной и кружевами сворачивающегося лунами папоротника.

— Я бы так хотел признаться ему. Как ты думаешь…

Мальчик запнулся, опуская взгляд на подрагивающие ладони. Бледные, продрогшие, усыпанные резьбой шрамов, они жадно тянулись к скрытому пламенем солнцу, умоляя то поделиться хотя бы жалкой крупинкой жизненного тепла.

— Если я сделаю это, что случится потом?

Дорога тем временем довела до вершины, и Валет, осознав это, рассеянно остановился.

— Смотри…

Внизу, за бугристой поляной и узкой речушкой, омывающей темными водами кругляши гальки, за штангами рельсов и табуном спящих красных вагонов, прикорнувших в разлапистых дебрях лопуха, гуляли олени.

— Они вернулись, Леко!..

Олени приходили сюда, в Последний Край, редко. Настолько редко, что никто уже и не помнил, как они выглядели на самом деле.

Кто-то приписывал им пепельную шкуру и страшные бивни-крюки, кто-то присказывал ясно сложенный ум и смуглую полночь в зрачках без зрачков.

Валету же порой улыбалась удача — или же судьба, останься та жить — встречать оленей истинных, не изуродованных чужой слепотой.

Точно призрачные корабли, венценосные, спокойные и немые, они проплывали перед мальчишкой то в тревожащей, бросающей в озноб близости, то в болезненной дали, скрывающей всё, кроме изгибов лесистых вековых спин.

Тускло-зеленые, окутанные дыханием морошковых болот, олени являли собой собравшиеся вместе погибшие ветки, древа, лишайники, траву. Ягоды и коренья, пустоцветные семена и отрезанная кора — одинокие загадочные странники, лишенные глазниц, несущие запах ушедших в небо прогалин.

— Вернулись… — Валет забыл про шепот, и черные ласточки, похищающие оброненные голоса, стрелами ударились в воздух, выбивая в том предупреждающие огнеопасные искры.

Мальчик, привычно грустно улыбнувшись, уселся на мокрую траву, виновато приласкав ту руками.

— Леко… — Преследующая пустота дрогнула от руны названного имени, и на миг, всего лишь на миг, среди шелестящей кострищами полыни показались тусклые глаза-фонарики, глянувшие с безразличием тающей звездной зимни́цы. — Если я скажу ему… если скажу…

Подул ветер, сорвав с толстостволой осины дюжины алых бутонов. Зашуршали низкие-далекие облака. Папоротники, свернувшись панцирьками белых улиток, легли наземь, закрывая ту от седого дыхания неприкаянного бродяги.

— Он возьмет меня с собой?..

Фонарики, вспыхнув снова, перекинулись тощей червленой собакой.

Тряхнув головой, та протяжно взвыла и, стерев из жизни лапы, молчаливой тенью унеслась прочь, в низину с тонущего в зеленом шторме холма.

Туда, где, вихрясь старыми мшистыми буранами, улетали в конечную бесконечность робкие безголосые олени.

🐾

Отец-Бог даровал ему свои пальцы, струны, связанные из нитей ночного сердца, и голос, напетый прибрежными крылатыми волками, сбившимися в стаи у подножий стеклянных небул.

Плоть, обогретая чахлой жизнью, соединялась с узами нот, и о воздух разбивались звуки, прекраснее которых Валет не мог ни узнать, ни вообразить.

Тай, король его сердца, ткал красоту, ткал души и минуты, останавливал солнце, рисовал взмахами рукавов багряные бутоны роз.

Он и сам был красив, так нещадно красив, что колени молебно дрожали, желая преклониться перед своим господином.

Ранними утренними часами и поздними вечерами, под светом рождающихся и умирающих созвездий, Тай пел и танцевал, играл прожигающие сердечную ропотность мелодии. Взгляд золочено-серых глаз извечно обнимал снисходительно приглядывающее небо. Волосы, завитые песочными жемчужинами, каруселились с ветром и красными лентами, что вспыхивали из ниоткуда, обхватывая юношу бубновым костром.

Белая кожа, печальная улыбка, очерчивающая нежные персики губ, худые ладони, подобные перьям полуночных лебедей — удивительный хрупкий мотылек, залетевший в чуждый наземный мир, где росы-дожди слизывали с тонкого шелка крыльев отяжелевшую цветочную пыльцу.

Изящные кисти внезапно остановилась, и мелодия, бередящая небо и притихшие холмы, замерла, позвякивая разбивающимися наэлектризованными цветами.

Тай приподнял пушистые светлые ресницы, окинул задумчивым взором разноцветье разбухших красок; губы же его вдруг подернулись и растянулись в мягкой понимающей улыбке.

Юноша откинул за спину длинные тягучие локоны, бережно отставил в сторону верную спутницу-гитару, пришедшую вместе с ним из иного мира, склонил голову к плечу трепетным движением певчей птахи и песней-посвистом позвал:

— Почему ты прячешься?

Валет, затаившийся в буреломной поросли рыжего орешника, испуганно всколыхнулся, неверяще глядя на своего короля, взирающего как будто точно в ответ сквозь сочные зеленые ветви и горсти семечек-скорлупок. Сквозь заливший щеки румянец и частый стрекот сладко ноющего сердечного плода.

Сжав в пальцах тихо хрустнувший прутик, он не посмел выйти, не посмел отозваться, не посмел явиться светлому взору возлюбленного божества.

Тай, прекрасный нездешний мотылек, подождал, наклонил голову к другому плечу, а затем спорхнул наземь; полог засушенных листьев даже не шелохнулся под его ногами.

— Глупышка… Что же ты пугаешься меня?.. — он ступал плавно, бесшумно, легкой играющей походкой самого перевоплощенного ветра.

Ступал, светясь грустной тенью улыбки, прямо к нему, Валету.

Мальчик, скрывающийся в орешнике, возжелал убежать. Убежать далеко-далеко прочь, пока не стало поздно, пока король не сделал ему выговора, пока не посмеялся, пока не увидел до конца, пока не узнал.

Но, вопреки всем поддельным желаниям, переплетенным рог к рогу с колотящимся клеточным страхом, он не смог даже пошевелиться, когда похититель его души был столь близко, когда улыбался, пленил хмельным лицом, рождал бабочки-мурашки и болезненную истому в предающем теле.

Сокрушенный грузом сводящих с ума надежд, Валет все-таки повалился на колени, пронзая костлявыми чашечками зашипевшую земь. Обхватил себя руками, закусил бескровные губы, но нашел силы вскинуть голову, с отчаяньем следя за каждым новым шагом спустившегося с небес мотылька.

Пальцы Тая коснулись зеленых ветвей, раздвигая те в стороны, открывая узкую норку во влажное лиственное нутро, где, глядя затравленными синими глазами, исходил дрожью перепуганный русоволосый мальчик.

Мальчик светлый, как жаворонок на заре, с наивной кротостью ягненка на дне зрачков-трясин.

Мальчик, в странно зрячих стеклышках которого уродливый горбун оборачивался коронованным рассветом солнечным принцем.

Пропустив два удара сердца, Тай осторожно опустился на колени напротив напрягшейся чуткой лани, протягивая к той ладонь: терпеливо, коротко, неспешно, стараясь не спугнуть — синеглазый ребенок впервые позволил поймать себя, впервые остался недвижим со дня их первой незримой встречи много-много времени назад.

Бережные теплые подушечки, невзирая на неспособность Валета поверить, коснулись бархатной щеки, ласково оглаживая самыми кончиками.

Сладкие персиковые губы, оросившись беглым движением розового языка, тихо-тихо прошептали:

— Прошу тебя, не убегай от меня больше, прекрасное дитя. Останься.

🐾

Валет, не в силах совладать с собственным сердечным орешком, оглушающим безумным звонким стуком, бездумно скользил взглядом по блестящим зеркалам бурной мелкой речушки, что несла свои воды сквозь щебень и траву. Казалось, будто за двумя-тремя поворотами она обратится тоненьким износившимся ручейком, а за поворотом следующим ручей тот упрется в блокаду из прогнивших лилий и закончит свой путь.