– Есть кто живой?
Правой рукой – левая плохо слушалась, взялся разбирать завал, образовавшийся в дверном проеме из кресел, сумок, чемоданов. Наткнулся на тело женщины. Пульс не прощупывался. Оттащил тело к кабине, где уже лежали два трупа. Затем среди кресел у перегородки нашел мужчину с разбитым черепом. Совсем молодой парень лет двадцати лежал на полу в луже крови и тихо стонал. Это обрадовало, что хоть кто-то живой. Открытый перелом в районе стопы, из разорванной мышечной ткани кровь слабо сочилась. Цукан наложил жгут из брючного ремня, да видать поздно. Парень потерял много крови, пульс едва прощупывался… «Так у меня же с собой бутылка коньяка!» – его обдало жарким нетерпеливым позывом – найти сумку. И нашел. Но бутылка от ударов разбилась и только в нижней части у донышка оставалось граммов сто коньяка. «Махануть бы их разом!..» Но парня жаль, совсем молодой, чуть старше сына.
Ни стакана, ни ложки под рукой. Стал осторожно макать носовой платок, чтоб не подцепить осколков стекла и отжимать в рот пострадавшему. В какой-то момент подумал, что напрасно, что это, как мертвому припарки. Дрогнули ресницы, блеснул влажный глаз, следом какой-то сип из горла.
– Вот и отлично! Лежи тихо, – обрадовался Цукан. – Я тебя сейчас укрою, разными польтами, а потом посудой разживусь и сразу чайку сварганю.
Парень молчал, он опять впал в забытье, что и неважно, главное живой. Это Цукана приободрило. Привалил его сверху разной одеждой для согрева и полез дальше осматривать уцелевшие кресла. Нашел пожилую женщину. В клетчатом шерстяном платке и душегрейке она лежала, свернувшись калачиком, словно спала, положив руку под голову. Потрогал холодную шею, перетаскивать к другим трупам не стал, потому что не было сил. А главное не понимал, что делать дальше, где остальные, – бортинженер, что находился в салоне перед приземлением, мужчины, женщины…
Очнулся после недолгого забытья с тяжелой головой, как с похмелья и с теми же мыслями: что делать, как выжить? Это втемяшилось, пугало, мешало сосредоточиться на самом главном. Огляделся. Переднюю часть салона потихоньку засыпало снегом. Морозец небольшой, градусов в десять, но пробрался под полушубок, пока лежал в кресле. Порадовался, что в суете сборов не стал переобувать унты, а то бы напрочь замерз, а так ничего, можно терпеть. Парень с переломом ноги не отзывался, пульс прощупывался, ему срочно надо помочь. «Чайку бы!» – привычно сработало в голове. Чай в такой ситуации первое дело.
Хвостовая часть самолета вместе с туалетом и кухонным блоком валялась неподалеку на склоне.
Взмок пока пробирался по снежной целине к обломкам самолета. Наткнулся на труп бортинженера, его выбросило через пролом при ударе о землю. Цукан наметил план действий, прикинул, что первым делом нужно найти нож, хотя бы перочинный и под чай посуду или что-то подобное. Потом пошарить по всем сумкам и закоулкам, найти аптечку и обязательно антибиотик. Нужно спасать парня, в метель быстро не найдут – это он понимал. А еще нужно определиться с продуктами, обустроить подобие чума или логова, чтобы не замерзнуть, надо на чем-то железном развести костер… Десятки разных «надо» возникали и отшелушивались, приходили новые, пока он лез по снегу к задней части самолета, чтобы сделать ревизию.
От удара отсек с хозблоком и туалетом смяло, изрядно покорежило. Он долго копался в обломках железа, перепутанных проводах, вытащил трупы женщин. «А зачем? – тут же укорил он себя. – Если невозможно похоронить». Вскоре нашел самое главное для себя в этот момент – металлический термос, большую аптечку, несколько пачек чая. В холщовом мешке обнаружил хлеб, леденцы «Взлетные», немного кухонной утвари и три ярко-желтых лимона, очень удививших его в этот момент. А ножа не нашлось. Зато нашел под сиденьем отсек с резиновым спасательным плотом и топорик, как он понял по картинке, для прорубания аварийного выхода в самолете.
Обшарил закоченевший труп бортмеханика. Снял с него меховую куртку. В кармане комбинезона нашел перочинный нож. Приободрил себя привычным: «Всё будет абгемахт, Аркаша». Ему пришлось дважды лезть по склону сопки на подъем, да по снегу, который сыпал и сыпал, словно собирался похоронить их тут заживо. Мокрый от пота тут же принялся мастерить очаг из камней и куска дюралевой обшивки. Края подогнул топором и подумал, что если соорудить трубу да зашить проем тряпками, то отличное логово получится в багажном отсеке.
Сцедил через тряпочку остатки коньяку, влил в чашку с чаем, немного отхлебнул сам, чувствуя, как теплеет в желудке. Затем стал поить сладким чаем с коньяком парнишку. Парень ахнул, забормотал неразборчиво что-то, едва разлепив глаза. Спросил про аварию и как давно это случилось. Назвался Виктором. Попытался привстать и тут же взвыл от боли.
– Что там у меня?
– Открытый перелом на стопе, кость мышцы порвала и, возможно, сосуды… Кровотечение прекратилось. Я жгут снял, долго нельзя. А у нас вторые сутки пошли. Голеностоп синюшный с краснотой, запах пошел нехороший. Тянуть нельзя, начнется гангрена и тогда оттяпают ногу, либо смерть от заражения крови…
– Нет-нет, я не хочу умирать! – заверещал Виктор. Слезы катились по щекам. Он находился в полуобморочном состоянии, продолжая шептать свое «не хочу».
– Если не обнаружат, тогда придется отрезать ступню.
Цукан разом позавтракал и поужинал куском балыка с хлебом, попил чаю с леденцами, продолжая размышлять, как ему соорудить в закрытом отсеке очаг без трубы и не задохнуться от дыма. «Надо пробить топориком в потолке дырку, – решил он. – Для этого нужно влезть на фюзеляж. Потом нужно вырубить топором две железные полосы, вставить в распор куски железа, края обстучать на изгиб, скрутить проводом – и получится сшивная труба…»
Сухостоя самолет наломал целые горы. Он натаскал про запас дровишек и принялся кашеварить, обустраивать багажный отсек, уцелевший лучше других отделений.
Парень смотрел, силился понять – это шутка или какой-то кошмар про отрезание стопы.
– Вы, правда, ногу отрежете?
– Можно не резать. Помрешь тогда от гангрены…
Парень молчал, казалось, он снова впал в забытье. Цукан подумал о том, что напрасно лезет со своей жалостью. Самому бы не пропасть. А тут еще инвалид прицепом, одна маета. Тут же укорил себя, что за эти годы стал циничным, расчетливым. В двадцать лет, не задумываясь, бросался под пули выручать товарища, Барабанова тащил на брезенте в метель, чуть сам не подох, но вытащил… И мысли не возникало, поступить по-другому. А теперь вот поддался, решил – пусть умирает, если глупый.
– Режьте! Я готов…
Виктор приподнялся на локтях, скинул с себя навал из одежды: режьте, потерплю. Слезы градом текли по бледному обескровленному лицу, затянутому светло-русым пушком. Он представил себя на костылях в подтрибунном помещении стадиона «Спартак», представил, как приятели из институтской команды стремительно носятся по полю, а он стоит одиноко и теперь уже никогда не сможет разбежаться и лупануть со всех сил по мячу. И это почему-то представилось страшнее всего на свете.
К операции Цукан тщательно подготовился. Сначала соорудил из кресла и куска обшивки столик, нагрел воды, прокипятил ножик, крючки, сделанные из жесткой проволоки, тряпки, посуду. Старательно растер в порошок таблетки стрептоцида. Пока выкладывал из аптечки йод, бинты, ножницы, наплывом вдруг вспомнилось, как зимой в начале пятидесятых попал в больничку на прииске «Большевик» с обморожением рук. Больше всего пострадали оба локтя. Когда кожа на локтях зарубцевалась, заставили помогать санитарам, чему был чертовски рад, лишь бы не идти снова в зону. В тот день нес ведра с водой по коридору и неожиданно налетел врач Лизовский – громогласный, вспыльчивый и сразу: «Где тебя носит? Фельдшер заболел. Санитар Красов полный тюфяк… Скидывай телогрейку, одевай халат, подменишь фельдшера во время операции».
В операционной лежал заключенный, судя по множеству наколок, из старых воров.
