– Что ж ты там наготовил, штрафник несчастный.
– А вот почекайте минутку, и я вам притащу. Разрешите идти?
И когда капитан, нарочито скептически усмехаясь, отпустил его, Сашка лихо повернулся и пошел к кухне. Поравнявшись с лейтенантом, заговорщически шепнул:
– Авось вывезет.
Успокоенный лейтенант пошел к землянке, а Сашка закрутился в каптерке.
На тренировках он заметил, что в короткие минутки передышек Дробот собирает бруснику, а когда Сашка спросил, почему он не закуривает, объяснил:
– Вы же сами чувствуете, какая у нас нагрузка. Зачем же подрывать организм табаком? Курить хорошо на свободке, ага, а сейчас требуются витаминчики. – И отправил в рот горсть алых твердых ягод, поморщился, проглотил сок и опять наклонился к земле.
Отрабатывая показанные Дроботом приемы, Сашка уходил в лес и постепенно пристрастился к бруснике. Теперь в землянке у него был целый котелок ягод. Он раздавил их в марлевом мешочке, сок сцедил все в тот же котелок, добавил сахару и на минуту задумался – кипяченой воды у него не было, а остуженный чай не годился: как Сашка ни мыл котлы, а все равно в чае плавали радужные пленки жира. Сиренко смело залил котелок водой из реки.
– Черт с ним – она еще холоднийше.
Мельком посмотрев на себя в недавно прикрепленное к накату зеркальце, Сашка поправил ушанку, потрогал пуговки на гимнастерке и, подхватив котелок, помчался в командирскую землянку.
– Вот, – со сдержанной гордостью победителя сказал он, выставляя котелок перед капитаном. – Если не понравится, в другой раз опять квас сделаю… – И, изобразив на лице творческое раздумье, покачал головой: – Но, думаю, должно понравиться. Все-таки чистые витамины. В госпиталях раненым дают.
Мокряков недоверчиво покосился на котелок и поднял взгляд на Сашку. Сашка впервые не потупился, не засопел и не смолчал. Он развел руками, с легким возмущением в дрогнувшем голосе ответил:
– А я что сделаю, товарищ капитан? Ведь я тому начпроду сколько уж говорил: «Так, мол, и так, начальство у нас бывает, а мне ему и квас подать не в чем. Хоть бы макитрочку какую бы… поприличней…» Так он мне знаете что ответил?
Мокряков молчал, но по беспокойному, любопытствующему взгляду Сашка понял, что нужно продолжать.
– А он мне так и сказал. – Белесые брови Сашки поднялись вверх, мягкий, окруженный впервые прорезавшимися морщинками решительности, сочный рот округлился. – А он мне ввернул: «Невелико у вас начальство. И котелком обойдется». Ну что ему скажешь, товарищ капитан, если он разведки не понимает? – очень натурально возмутился Сашка и, смягчая неприятное впечатление, доверительно сообщил: – Я теперь сам в разведку ходить буду, я вам посудину у него расстараюсь. А сейчас, товарищ капитан, извиняйте…
Мокряков нахмурился и, не зная, как и что ответить повару, сердито посопел и отвернулся. А Сашка – само радушие и сочувствие – наклонился вперед и пропел:
– Да вы попробуйте, товарищ капитан. Попробуйте, не требуйте.
И хотя капитан не знал, что «не требуйте» это все равно что «не брезгуйте», он все-таки настороженно наклонился над котелком, пригубил и, почмокав, сглотнул. Потом долго смотрел в тусклое оконце землянки, снова сделал глоток и почмокал. Наконец решительно выпил половину котелка, крякнул и тут только понял, что начпрод, в Сашкином изложении, в сущности, оскорбил и его и службу разведки. Этого он простить не мог. И, размеренно перелопачивая в памяти Сашкин рассказ, он наливался обидой и злобой. Но так как благополучие начпрода от этого не зависело, Мокряков злился уже просто так, на того, кто ближе. Ближе всех был Андрианов, и поэтому капитан, сам не зная почему, видимо, чтобы сорвать эту самую злобу, вдруг буркнул:
– Это мы еще решим – пойдешь ты в разведку или не пойдешь.
Сашка насторожился и подумал, что все-таки его могут убрать из взвода. После тренировок, после внутреннего борения это было не только обидно, но и просто неоправданно. Может быть, впервые Сашка перестал ощущать в себе нерешительность, а сейчас даже слегка гордился тем, что так ловко и смело провел капитана. Но капитан не знал всех событий…
– Иди-ка приготовь твоих витаминчиков. – И, заметив, что Сашка хочет не то возразить, не то спросить о чем-то, взорвался: – Иди, говорят, понимаешь! Разболтался здесь! – Тут он вспомнил, что отдал повара под начало Дробота, и мгновенно решил сорвать злобу на нем: – Командир, понимаешь, с тобой цацкается, вот и… Вызвать Дробота!
Пока сержанта будили, пока он одевался, Мокряков почти забыл, зачем он вызывал командира первого отделения. Рассматривая сержанта, Мокряков потягивал брусничную воду, вспоминая все перипетии сегодняшнего утра. Наконец дошел до брусничной воды, начпрода и Сашкиного обещания достать в разведке посудину получше. Человек незлобивый и, в сущности, мягкий, Мокряков подумал, что радиста, да еще повара посылать рядовым разведчиком жестоко и незаконно: он двойной специалист.
– Вот что, Дробот, ты с кем собираешься идти в паре?
– С рядовым Сиренко, – твердо, как о решенном деле, ответил сержант.
– Кгм… Придется тебе другого подбирать… напарника. – Заметив недоумение сержанта, терпеливо разъяснил: – Он все-таки радист. А также повар… хороший повар. Придется брать другого. – И, считая разговор законченным, припечатал: – Вот так.
Лицо у Дробота посерело, глаза сузились и словно бы позеленели. Но сказал он спокойно:
– В таком случае, товарищ капитан, в поиск идти не смогу.
В разведке свято соблюдается принцип добровольности. В определенных случаях разведчик может не пойти в поиск даже без внешней уважительной причины. Поэтому заявление Дробота можно было принять, хотя и заметить: трепач, а может быть, трус, и потом долго проверять его в бою. Но сейчас отказ сержанта идти в поиск, который проводился по плану, выработанному совместно с Дроботом, был прямым вызовом и требовал принятия срочных мер. А так как Мокряков ни разу не сталкивался с подобным протестом, он растерялся и не знал, что предпринять.
Андрианов понял, что дело приняло опасный оборот, и решительно вмешался:
– Я тоже считаю, что Сиренко должен идти с сержантом. Дробот две недели тренирует его, и, если теперь верит ему, – значит, половина дела сделана. Менять напарника поздно.
Мокряков растерянно взглянул на Андрианова, но лейтенант, уловив эту растерянность, нанес последний удар:
– Впрочем, если вы решили отменить свой предыдущий приказ, я могу дать Дроботу Прокофьева. Это разведчик грамотный, и действовал он как раз в том районе. Правда, придется отложить поиск на несколько дней – паре необходимо сработаться.
Капитан понял, что попал впросак, и теперь думал о том, как бы поприличней вывернуться. Он начал шумно глотать брусничную воду, поглядывая подведенными под лоб и потому покрасневшими глазами то на Дробота, то на Андрианова. Разведчики молчали, а брусничная вода кончалась. Мокряков отставил котелок и с сердцем сказал:
– Балую я вас, вот что. А вы подумали, что скажет командир роты связи? – И, понимая, что теперь нужно оправдать свой прошлый приказ, уточнил: – Одно дело, когда я его просто в разведку послал. Это нужно. Пусть втягивается. Вроде тренировки. Другое дело, когда в группу захвата. На решающий участок, понимаешь? Получается, что мы его вроде в свой штат зачислили. Тут командир роты связи может подняться…
Все получилось как будто правильно. Приличие соблюдено. Можно было заняться другими делами. А заниматься ими капитану Мокрякову не хотелось. Что-то стронулось в его душе, но что именно и почему – он еще не знал. Может быть, в том была виновата брусничная вода, может быть, убежденная решительность Дробота, только впервые за долгие годы Мокряков был недоволен собой. Он словно посмотрел на себя глазами своих подчиненных и увидел и свою толстеющую фигуру с большим животом, и свою непоследовательность в решениях, и дешевое увлечение квасом. Нет, эти молодые, смелые ребята не могли смотреть на него с настоящим уважением. Чем-то они были лучше и чище капитана.
