Степан чуть отпил чуть из фляжки и, промочив горло, ответил:

   - Поэтому я и живу долго, что должен ещё при жизни ответить за тот грех, и обречён, в дальнейшем восстанавливать династию Россмузийских царей. Пока ж я этого не сделаю, буду жить, и томиться впредь. А... не как вода!

  Впереди в мареве было видно озеро, окружённое пальмами. Но именно из-за того, что было видно целое озеро, а не жалкий ландшафт оазиса, никто не поверил, но все с надеждой поехали вперёд.

  Вместо пальм были высокие острые скалы, вместо озера солончаковое дно, но в середине был оазис. Клочок, который ветер почти занёс песком. Немного травы, кустарника, и почти в середине, меж камней, лужица. Вода была горьковатой. Однако напились сами и напоили хоть и без охоты пивших лошадей. Решили остаться здесь до сумерек, чтобы ночью продолжить путь. Степан отдохнул и продолжил рассказывать.

  -----------------------------------------------

  Вернувшись к себе, я обошёл все дома крестьян, и спросил чего им надо. У кого был плохой дом - справляли дом, надо корову - давал корову. До смуты проводил такую политику по всей Россмузии, но доделать не успел. Теперь решил попробовать дома. Ведь если не драть семь шкур, а наоборот давать, то и работать крестьянин будет с охотой и платить оброк ему будет чем. Мои крестьяне богатели - не солгу - богател и я. На деньжата прикупил я пару сёл у одного разорившегося помещика и ввёл там такую же систему.

  Год проходил за годом. Сын мой названный рос, и я его учил премудрости житейской. Показывал ему, как хлеб добывается, кем, напутствовал с добром относиться к земле и мужику, что её обрабатывает. Летом, осенью, зимой и весной показывал природы чудеса, растения, птиц и зверей. По весь год различные крестьянские забавы после трудов праведных.

  Не успел я и глазом моргнуть, как сыну Василию исполнилось пятнадцать, ну а мне в это время семьдесят пять! До таких годов я и не думал дожить.

  Но вот в один день заметил я, что сын понурен, невесел, задумчив, на улице чуть ли не сутками пропадает.

  Однажды я подсел к нему и спросил:

   - О чём печаль, Вася?

  Разрыдался он и, проплакавшись, объяснил:

   - Люблю я, батя, девушку из соседнего с нашим селом поместья и она меня, да только не ровня мы. Она боярская дочь, а я сын помещичий!

   - Не грусти, Вася, будет тебе свадьба, вот те свят!

  Перекрестился я, и прежде чем уйти, спросил юнца:

   -Как фамилия боярина?

   - Борозовский, отче.

  Взял я посох и пошёл в гости к старому знакомцу. От давнишнего мятежа остался он один в живых.

  Чуть возвращаюсь. Я ушёл в глубинку Россмузии, и поэтому катастрофы меня не коснулись, но я знал, что творится вообще в отечестве. Пять бояр стали править и вскоре возбудили не токмо в народе, но и средь знатных людей ненависть, и навлекли на себя гнев людской. Из той каши вылез лишь один боярин Борозовский и удрал в глубинку с глаз долой. На трон же Россмузии по решению Земского собора выбран был новый царь к старой династии непричастный. Был я уверен, что сия новая династия вымрет, так как нередко из столицы доносились вести о смерти того иль иного её представителя.

  Терем боярина Борозовского Ивана Евстигнеева стоял недалече и добрался я до него вскоре. Боярину просил доложить, что пришёл Степан Борчаков Матвеев рассказать тайну. Боярин меня принял быстро.

   - Ну что за тайна? - спросил он.

  Это был солидный старик с плешью и высоким лбом, немного полный, с бородой почти седой. Из-под бровей блестели умные глаза. Словно у крестьянина тёмные заскорузлые руки лежали тихо и неподвижно на столе. Вероятно, немного времени тому назад он их отморозил, но не настолько, чтобы они были вовсе мертвы.

   - Честь и хвала дому сему! - поприветствовал я, наперёд крестясь на икону.

   - Не ожидал увидеть тебя, Степан Борчаков. Насолил ты нам хуже некуда.

   - Да, боярин, страшно я вам отомстил - страшнее смерти. Но грех принял. Но пришёл я к тебе не затем, а за невестою!

  Боярин на меня так глаза и выпучил:

   - За невестой. За кого ты хочешь сватать. Не ужель за сына своего, полу холопского? Да я за царевича её отдам!

   - Отдашь за царевича - это точно! - согласился я. - И я тебе в том помогу, вот крест святой!

   - Ты?! - воскликнул он с усмешкой.

   - Я. Только вот нужна мне клятва твоя. Чем поклясться ты можешь? Слушай, боярин, если ценой клятвы сохранишь тайну, быть твоей дочери за царевичем замужем.

   - Какую ж клятву хочешь?

   - Стары мы с тобой, Иван Евстигнеев, потому спрос скоро. Клянись на бумаге спокойствием души своей, что не выдашь тайны.

  Боярин подумал, но решился. Написал бумагу: "Клянусь спокойствием души своей, что не выдам тайны, полученной от Степана Борчакова Матвеева". И подписался, и печать приложил, а затем отдал мне.

  Улыбаясь, сказал ему:

   - Василий то не сын мне, а пасынок. Сын же он царский. Царя Алексея II младший!

  У боярина выпучились глаза.

   - Не видели вы, как я, что сделал. Взял я младенца из колыбели и провел ножом по пеленам лишь, а не убил. Кровь же с ножа была прежних жертв, а не его. Положил я младенца в чашу и унёс. Вы же, думая, что я ограбил царскую комнату, чаши не досмотрели и истинного наследника выпустили.

  Наконец Борозовский, облизнув губы, очнулся и спросил: