Именно в этот период Мирра подружилась с историком Ольгой Добиаш-Рождественской[146], стажировавшейся в Сорбонне у Фердинанда Лота, а впоследствии преподававшей в Петроградском (затем Ленинградском) университете и на Бестужевских курсах. Добиаш-Рождественская, проходя мимо зала для защит Сорбонны, увидела объявление: «Myrrha Borodine, Chrétien de Troye», что привело ее в замешательство:
Я подумала: это женщина или мужчина? Я отметила день и час, но <…> не присутствовала на торжестве «новой Элоизы», которая в тот же день стала мадам Лот. Не так ли, Вы ведь в тот же день праздновали свадьбу в ратуше?[147]
Добиаш-Рождественская ошиблась относительно даты бракосочетания, однако стала самой близкой подругой Мирры. На склоне лет она вспоминала о первых годах супружеской жизни Лот-Бородиной следующим образом:
Сколько веселья у очага в Фонтене, озаренного неиссякаемо радостным настроением М. И. Я так и вижу ее, тогдашнюю, как она хлопает в ладоши в восторге от какой-нибудь счастливой выдумки – по поводу ли ее исследований о Кретьене де Труа или ее стихов о Тристане, устройства ли замысловатых узлов, из которых складываются банты, украшающие Diatonius[148], или тонкостей какого-то кулинарного рецепта… Вспоминаю бесконечные философские разговоры на террасе сада при свете луны или у голубой фаянсовой печи в библиотеке Фонтене[149].
Они еще несколько раз встречались во время поездок Добиаш-Рождественской во Францию: в 1921, 1926 и 1929 гг., а также двух визитов Лот-Бородиной в Россию. Лот-Бородина переписывалась со своей петербургской подругой и высоко ценила ее труды. В 1930 г. она писала Добиаш-Рождественской: «Я перечла Вашу докторскую диссертацию (ненапечатанную) и нашла ее великолепной; жаль, что в свое время ее мало кто знал, вернее, мог знать – война помешала!»[150] Лот-Бородина также восхищалась французским прозаическим переводом поэзии «Les Poésies des Goliards», выполненным Добиаш-Рождественской. В том же письме она предвкушала: «Радуюсь тому, что скоро познакомлюсь с Вашими “Голиардами”, несмотря на то, что не люблю этот средневековый жанр», а чуть позже добавляла: «Я нахожу, что написана книга во всех смыслах мастерски, а ведь я – в литературном отношении очень требовательна и до известной степени могу судить и о научной стороне; по-моему, она даже слишком добросовестна для французской читающей публики, но едва ли это недостаток»[151].
В августе (сентябре по новому стилю) 1911 г. супруги Лоты (вместе со служанками и нянями Alice и Marguerite) отправились с остановкой в Берлине в Россию, где пробыли несколько месяцев. Они побывали в столичных городах и Крыму, навестили Бородиных, Добиаш-Рождественскую и других родных и друзей. Ольга Добиаш-Рождественская помогла им снять меблированную трехкомнатную квартиру в Петербурге и нашла коляску для маленькой дочери Ирэн[152]. В письме А. Смирнова[153], который сожалел о том, что не смог посетить Лот-Бородину, сохранился ее петербургский адрес: Васильевский остров, 3-я линия, д. 36, кв. 3[154]. Фердинанд Лот искренне восхищался прекрасными русскими городами:
Москва, несомненно, самый живописный и занимательный город Европы. Мне кажется, что в ней невозможно соскучиться. По сравнению с ней Петербург все-таки более «столица», холодная и печальная. <…> Отсутствие знакомых и недостаток времени не позволили мне познакомиться с университетским миром. Я видел университет только снаружи. К счастью, я смог посетить музеи. Коллекция Третьякова произвела на меня сильное впечатление, особенно вещи новейших художников. Дважды мы были в театре. Сначала в Малом на занимательной пьесе «Жулик». Публика немного провинциальная. Зал старый. Актеры замечательные. В Comédie Française играют не лучше. <…> Второй раз мы пошли в Художественный театр на «Вишневый сад» Чехова, о котором Вы нам говорили. Я был совершенно восхищен игрой актеров и постановкой. <…> Конечно, я упустил по меньшей мере половину спектакля из-за языка, но Мирра мне переводила[155].
Мирра Лот-Бородина всю оставшуюся жизнь прожила в Европе, хотя первые годы она скучала по России, особенно по русской деревне[156]. Она с радостью делилась с О. Добиаш-Рождественской, что у «Шурочки Смирнова» «кажд[ый] четверг собираются русские.
Так[им] обр[азом] я могу <…> говорить по-русски»[157]. На склоне Лот-Бородина признавалась:
я не жалею о том, что прилепилась <…> к «прекрасной Франции»: уж очень хорош был мой покойный муж, через которого я привязалась к этой цветущей благородной стране, несмотря на все слабости и шовинизм. Но все-таки кровь моя русская и это отчасти верно и для всех трех моих дочек[158].
«Мадам Лот» никогда не считала себя эмигранткой. В письме от 17 января 1956 г. к Николаю Зёрнову, работавшему в то время над книгой «Русское религиозное возрождение ХХ века», она сообщала:
Я несколько затрудняюсь ответить на Ваш запрос: прежде всего, потому, что почти все мои работы написаны по-французски для французских] католиков и меня трудно считать представительницей русского религ[иозного] возрождения, о котором Вы пишете, т. к. я в сущности «outsider» <…>. Затем, вся первая половина моей литературно-научной деятельности посвящена романскому Средневековью и только по этим вопросам у меня имеется несколько книг (гл[авным] обр[азом] о Легенде св. Грааля, к к[ото]рой я опять возвращаюсь в настоящий момент)[159].
Действительно, последующие публикации Мирры Лот-Бородиной касались рыцарского эпоса. У нее были моменты сомнений и творческого кризиса: например, в начале 1911 г. она писала Добиаш-Рождественской: «Бросаю начатую работу со свойственным мне легкомыслием и перестаю кутить со ст[аро]-фр[анцузским] романом»[160], однако чуть позже тон ее другого письма звучал более оптимистично:
Своей французской работой я более довольна, кончаю первую главу и получила одобрение Диди, вручила ее Bédier, теперь начала вторую. Надеюсь окончить всю первую часть до отъезда в Россию и кр[оме] того приготовить небольшую статью об «origines» <…> ст[аро]-фр[анцузского] романа для «Ж[урнала] М[инистерст]ва Нар[одного] Просвещ[ения]». Как видите, времени я даром не теряю[161].
Обещанная статья так и не появилась, зато в 1913 г. вышло исследование Лот-Бородиной, над которым она столь усердно работала, озаглавленное «Идиллический роман в Средние века»[162]. Мирра беспокоилась о судьбе своей книги, сообщая, что она
В руках у Bédier и я боюсь, что он ее сильно раскритикует, и по заслугам, хотя, право, я не виновата в неудачно выбранной теме. Впрочем, я на это свое произведение иначе и не смотрю, как на vulgarisation pour le grand public [популяризацию для широкой общественности. – Т. О.]. Осенью примусь за новую работу, план к[ото]рой уже готов, а пока буду кончать перевод «Aucassin et Nicоlette» – Смирнов обещает устроить его в одном из наших толстых журналов[163].
