Рыча моторами, бронегруппы (на один танк четыре БМП с десантом) на широком фронте пересекают границу, а следом трусцой движутся цепи морской пехоты, сменившей парадное черное на полевой камуфляж. Первые очаги сопротивления встречаются уже на первых метрах австрийской земли. Австрийские пограничники, смешно отстреливаясь из своих винтовок Манлихера от накатывающихся на них стальных чудовищ, спасаются бегством через лощины и перелески, куда нет дороги тяжелой броне, а уже оттуда их выкуривают морпехи, вооруженные самозарядными карабинами и ручными пулеметами. Татакают пулеметы, звонко щелкают карабины, приглушенно хлопают ручные гранаты и выстрелы из подствольных мортирок (гранатометов). Первыми опорными пунктами австрийской армии, выдвинутыми перед основной, еще не достроенной, линией обороны, оказались приграничные села Чижувка, Плоки, Гай и Острежница.
Именно к этим населенным пунктам откатываются остатки австрийских пограничных дозоров, и как раз оттуда по наступающим в обход танкам и БМП открыли огонь австрийские пушки образца 1899 года. Дерьмо ужасное, даже по меркам начала двадцатого века: полное отсутствие противооткатных устройств и бронзовый ствол, не имеющий даже стального лейнера[4]. Ну что поделать: в Австро-Венгерской империи на рубеже веков хорошая сталь в большом дефиците, а проектирование противооткатных устройств представляет собой трудноразрешимую проблему. Выстрелы примерно в направлении цели, и демаскирующие позицию густые клубы пыли, поднятой в воздух пороховыми газами. Шрапнельные пули как град барабанят по броне танков и БМП. В ответ звучит несколько очередей из автоматических пушек (толстокожие Т-72 даже не пошевелились).
Но самым эффективным образом на это безобразие отреагировал артиллерийский наблюдатель на привязном аэростате, отдав на батареи несколько команд, в результате которых 22-я и 24-я артиллерийские бригады (1-й АК), прекратили посыпать снарядами злосчастную станцию Тшебиня и переключились на новые цели. Генерал Никитин (так сказать, «артиллерист по происхождению») в своем корпусе наибольшее внимание уделял как раз подготовке «богов войны». В каждом дивизионе одна батарея получила установки для стрельбы шрапнелями, а две другие – осколочно-фугасными снарядами. До этого момента генерал-лейтенант Бережной предпочитал не подвергать артиллерийскому обстрелу населенные пункты с мирными жителями, но теперь просто не было иного выхода.
Генерал Лечицкий, вместе с Бережным, Никитиным и Балуевым присутствующий на армейском наблюдательном пункте, приплясывая от возбуждения, смотрит в бинокль. Он видит, как на высоте десяти-двадцати метров с небольшим недолетом до цели распускаются ватные клубки разрывов… И почти сразу села, где окопались австро-венгерские солдаты, с беспощадной точностью накрывают серии фугасных разрывов. Во все стороны летят обломки и комья земли, стелется густой дым и полыхают занявшиеся пожаром дома. Сухая солома на крышах хат вспыхивает от малейшей искры, а ветер еще больше раздувает огонь. И в этом хаосе мечутся люди в тщетной надежде спасти хоть что-то из своего небогатого скарба, и падают, сраженные шрапнельными пулями и осколками фугасных гранат. Едва раздались первые артиллерийские залпы, стоило бы бросать все свои пожитки и, прихватив старых и малых, удалиться прочь, спасая свои жизни, а не барахло. Но жадность этих людей сильнее страха, а потому они мечутся в дыму и пламени, пытаясь спасти хоть что-то, и падают под беспощадным обстрелом.
Солдатам венгерского гонведа[5], окопавшимся в этом селе, наплевать на грязных польских поселян, но и им уже не до стрельбы. Среди них также имеются раненые и убитые. Одна пушка перевернута близким разрывом, у другой сноп шрапнели выкосил весь расчет, а артиллерийские кони, бьющиеся в агонии на пыльной земле, пронзительно ржут, не понимая, почему им вдруг стало так невыносимо больно. Капитан, командир роты гонведа, дает команду на отход, трубач поднимает горн и, сраженный шрапнельной пулей, падает, обливаясь кровью, не успев подать сигнал. Да и офицер переживет его не больше, чем на час с небольшим, не успев даже добраться до собственного начальства. Это утро будет беспощадно ко многим: от бесправных польских крестьян до весьма высокопоставленных особ.
Артиллерийский обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, но только потому, что к северной окраине села вышла рота злых русских морских пехотинцев. Страшные, с лицами, размалеванными полосами боевого грима, они из конца в конец проходят вдоль единственной улицы. Перестук выстрелов, хлопки гранитных разрывов, крики боли раненых и умирающих… Остатки роты гонведа под этим натиском, теряя людей, откатываются на южную окраину, откуда просматривается следующее такое же село, где тоже есть гарнизон – и русским придется начинать все сначала. И как раз в это момент грохот артиллерийской бомбардировки, которой подвергается станция Тшебиня, стихает, и вместо канонады там разгорается интенсивная ружейно-пулеметная стрельба. А это значит, что бронегруппы, не ставшие вступать в бой с заслонами, все же добрались до основного узла австрийской обороны на этом направлении и принялись утюжить полуразрушенные вражеские укрепления.
Там стальные чудовища огнем своих пушек корабельного калибра и многотонным весом тяжкой брони проламывают оборону не ожидавших такого явления австрийских солдат и, приведя их в ужас, обращают в бегство. Там ужасные и безжалостные бронегренадеры огнем и штыком подавляют всяческое сопротивление, и тот, кто не сдался в плен, может считать себя покойником. Там творится истинная война миров: марсиане против жалких туземцев. Туз, до поры до времени припрятанный в рукаве, в решающий момент был выложен на стол. Танки и БМП оказались невостребованными на русско-японской войне, но теперь они своим видом приводят врага в трепет. Одни австро-венгерские солдаты (в основном присланные на усиление венгры) поднимают руки, не желая сражаться за раздираемое на части лоскутное одеяло, а другие (по большей части австрийцы), оказавшись перед мощью неодолимой силы, начинают отступать. Сначала они отходят медленно, отстреливаясь от надвигающихся железных чудовищ. Но чем дальше, тем отступление становится стремительней, пока не переходит в повальное бегство. Австрийские солдаты бегут, частью даже побросав свои винтовки, и вслед им чешут короткими очередями пулеметы, потому что убегающий – это несдавшийся, и убивать его можно, и даже нужно.
Полчаса такого боя – и над станцией взлетает зеленая ракета, означающая, что основная позиция австрийцев взята штурмом, фронт прорван и враг бежит. Несмотря на то, что сопротивление передовых рот венгерского гонведа подавлено еще далеко не везде, кое-где еще гремят выстрелы и умирают люди – это уже победа. Корпус морской пехоты, всеми своими еще не бывшими в бою бригадами втягивается в прорыв фронта, а вслед за ним готовятся выступить пехотные дивизии армейских корпусов. а ними зна занятую русскими войсками территорию придут части ГУГБ – они начнут фильтрацию уцелевшего местного населения. Ведь эти самые приграничные села при австрийской власти являлись опорными базами сети контрабандистов, и в каждой хате имеются не по одному и не по два скелета в шкафу, подполе и на чердаке (у кого он уцелел).
И еще одна задача. Свою работу начинают саперные батальоны армейских корпусов и железнодорожная бригада из резерва императорской ставки: их задача – за несколько дней построить временную железнодорожную ветку, соединяющую русскую станцию Олькуш и австрийскую станцию Тшебиня. Все необходимое для этой работы: рельсы, шпалы и крепежный материал – уже завезли на русскую станцию, от которой уже даже проложена начальная ветка в направлении австрийской границы, протяженностью в одну версту и еще на пять верст, почти до самой границы, отсыпано железнодорожное полотно. Генерал-лейтенант Бережной настоял на постройке этой дороги как на первоочередной задаче, ибо Армии Особого Назначения, сражающейся в центре вражеской страны, возможно, потребуется быстро перебрасывать дополнительные подкрепления и материальное снабжение.
