Ирен подмигнула Сервасу.

– Более того: в формуляре обновления удостоверения Национального Совета частных охранных предприятий Совет сам предупреждает служащих, что согласие или отказ на его запрос будет послан ему на дом, однако работодателя никто и никаким образом не известит. Иными словами, он сам должен решить, информировать Совет или нет, на кого он работает!

Ирен вела машину споро, на взгляд Мартена, слишком быстро проходя повороты и поднимая в воздух прошлогоднюю листву из ложбинок.

– А ты? Объясни мне, что произошло, когда Марианна тебе позвонила.

Он коротко описал ту кошмарную ночь, когда получил звонок.

– Один из монахов нашел телефон на дороге, – заключил он, – и я проявил на нем отпечатки пальцев. И попросил Ангарда отдать их на анализ.

– И для этого надо задействовать наши службы…

– Именно.

– Думаешь, удастся выявить связь?

Они переглянулись.

– Я об этом думал… Но на данном этапе выдвигать гипотезы пока рано.

Внизу появилось аббатство. Выдержанное в охряных и розовых тонах, с шестиугольной колокольней и сдвоенными дверными и оконными проемами, оно казалось каменным ковчегом, выброшенным на зеленый берег. Символом веры, который люди разместили внутри грозного и безмолвного Бога.

– Выглядит довольно уединенно, – заметила она. – Как можно жить в таком месте?

Сервас улыбнулся: он помнил, что Ирен всегда нравилась ночная жизнь.

Взгляд аббата перебегал с нее на него и наконец остановился на Сервасе. Молчание длилось всего несколько секунд. Когда отец Адриэль заговорил, в его голосе звенел с трудом сдерживаемый гнев:

– Вы утверждаете, что видели одного из наших монахов прошлой ночью в лесу с тем, кто потом был убит? И видели, как он давал этому человеку деньги в обмен на… наркотик?

Сервас кивнул, не открывая рта. О поцелуе, который за тем последовал, он предпочел умолчать. И о пачке купюр у монаха тоже. Это он припас для допроса.

– Чего вы ждете от меня? – спросил священник.

– Чтобы вы собрали ваших монахов, – твердо ответила Циглер, – для того, чтобы мы могли идентифицировать этого человека и задать ему соответствующие вопросы.

Опять наступило молчание. Не говоря ни слова, аббат кивнул. Ему в очередной раз объявили новую религиозную войну, которую, похоже, он вряд ли выдержит.

Двадцать пять монахов выстроились в ряд в зале капитула. Черные наплечники, из-под белых одеяний еле видны сандалии. Высокие и низкорослые, старые и молодые. Старых больше, чем молодых. Старение монашеских общин наблюдалось во многих аббатствах. За спинами монахов Сервас различал, как в садах внутреннего двора, освещенных солнцем, яркими красками вспыхивали цветы.

Аббат медленно шел вдоль строя, заложив руки за спину, как генерал перед своим войском. Сервас подумал, что в стенах монастыря он оставался pater familias, отцом семейства, всегда насупленным, строгим и бдительным. Но сейчас бдительность его потерпела поражение, и глаза сверкали яростью. По мере того как он рассматривал монахов одного за другим, он все больше становился похож на разъяренного орла.

Сервас был согласен с Ирен, что не стоит перед всеми называть имя того, кого он видел в лесу, а лучше будет допросить их всех по одному. Они попросили аббата выделить им комнату, где они могли бы заняться этим с полным соблюдением тайны следствия, но тот вдруг воспротивился:

– Что же, вы не скажете мне, кто это был?

Сервас засомневался: может ли он скрыть от главы общины личность монаха-беглеца?

– Будет лучше, если вы потом сами их допросите, – сказал он, смягчая удар. – Ведь вы дадите виновному возможность сознаться и, возможно, сделать первый шаг к искуплению.

– Искупление – слово великое и прекрасное, – резко бросил настоятель. – Негоже его употреблять налегке… В наше время такими словами слишком легко разбрасываются. Только и слышишь: искупление, прощение, раскаяние, покаяние, исправление. Словно достаточно щелкнуть пальцами или преклонить колена, чтобы искупить свою вину и войти в согласие с Богом и людьми… Впрочем, вы, несомненно, правы.

Он отступил на несколько шагов и осмотрел небольшую аудиторию.

– Эти люди из полиции, – быстро сказал он. – У них есть к вам несколько вопросов. Как вам известно, недалеко отсюда произошло ужасное событие. Вас будут вызывать по одному. Я прошу вас ничего не скрывать и отвечать с полной искренностью, как отвечали бы мне.

Если в последней фразе и содержалась некоторая доля иронии, он не подал виду. Допросы начались в маленькой комнате с совершенно голыми стенами, если не считать большого деревянного креста и скамеечки для молитвы. В комнату принесли стол и три соломенных стула. Первыми явились трое монахов. Брат Этьен, темноволосый, курчавый и невероятно худой, работал на кухне. Брат Эрве, колосс, который разговаривал тоненьким фальцетом, занимался огородом и фруктовым садом. Брат Эли, маленький лысый человечек с бегающими глазками, ведал счетами, учетом и контролем.

Сервас вспомнил, что все трое участвовали в ночном поиске. Помимо этого никто ничего не видел и не слышал.

Ему очень захотелось закурить, и он сунул в рот антиникотиновую жвачку, прежде чем открыть дверь четвертому. От группы ожидающих своей очереди монахов отделился толстый приор. Проходя мимо, он бросил на Серваса угрожающий взгляд.

– Можете не закрывать дверь, мне скрывать нечего, и выйду я быстро, – сообщил им брат Ансельм.

– Мы сами решим, закрывать или нет, – оборвала его Циглер, и Сервас увидел, как расширились две черные точки в середине мутных голубых глаз, когда приор на нее взглянул.

«А ведь этот человек способен на вспышки гнева», – подумал он.

– Садитесь, – твердо сказала Ирен, поскольку приор остался стоять.

Тот нехотя подчинился.

– Вы управляете монастырем и замещаете отца Адриэля в его отсутствие. Это так?

– В основном да.

И тут же стал искать другое определение:

– Скажем так, он занимается делами духовными, а я – земными. Мы представляем собой два столпа, на которые опирается это аббатство.

По всей видимости, брат Ансельм был высокого мнения о своей роли в общине.

– Следовательно, если кто и знает обо всем, что происходит в стенах монастыря, так это вы?

– Совершенно верно.

– Известно ли вам о некоторых нарушениях устава или о… скажем так, проступках братьев?

Толстые губы любителя покушать растянулись в улыбку.

– О проступках против чего? Против нашего устава или против правосудия?

– Отвечайте, пожалуйста.

Приор пожал плечами.

– Мы достаточно изолированы, но полностью не избежали того упадка, что царит повсюду в это бурное время. У нас есть паршивые овцы, это верно…

– И одна из этих паршивых овец имеет дурные наклонности?

– Уже не имеет.

– А раньше?

– Раньше имела…

– Можете изложить подробнее?

– Брат Циприан. У него были проблемы с наркотиками. Мы помогли ему избавиться от зависимости и отказаться от них. Сегодня он вернулся в наши ряды. Он чист, как у вас говорят.

– А какой наркотик он употреблял?

– Кокаин, крэк…

– Вы держите его под наблюдением?

Приор бросил на Циглер острый взгляд.

– Устойчивость нашего сообщества зиждется на ответственности каждого из его членов и на доверии, – отчеканил он. – Здесь взрослые люди, а не дети. Я здесь не для того, чтобы строить из себя… полицейского.

– Короче, по ночам вы чувствуете себя в полной безопасности.

Брат Ансельм оглядел Ирен с головы до ног.

– Я действительно очень крепко сплю.

Стоявший за его спиной Сервас видел жирный затылок приора. Сбритые наголо волосы начали отрастать и топорщились седым пухом, образуя на шее валик вроде ошейника.

– К чему эти вопросы? – огрызнулся монах. – Вы кого-нибудь подозреваете?

– Мы пытаемся понять, мог ли один или несколько ваших монахов ночью покинуть монастырь и, гуляя по лесу, что-нибудь увидеть, – ответила Ирен.