– У меня такое ощущение, будто они считают, что у нас тут, в глуши, нет никакого опыта подобной работы.

– И это дурацкое заблуждение.

Она чуть заметно улыбается.

– Не всегда. Ты же видела сегодня утром Доуга, помощника шерифа. Он практически ничего не сделал так, как надо, разве что остановился помочиться в нужном месте. Может быть, они все же решат заглянуть в мой послужной список, но не думаю, что они будут утруждать себя подобными вещами.

Или же заглянут в ее послужной список и обеспокоятся тем, что она может оказаться слишком эффективным работником. Что может отнять у них всю славу, если ей будет нужно. В ТБР царит бюрократия, такая же, как в любой организации, насчитывающей больше трех-четырех человек. Это цепочка командования, где у всех есть четко определенные роли и в игре всегда замешана политика. В нынешнем своем настроении моя подруга плевать хотела на все это, и, глядя на нее, я гадаю, обдумала ли она все последствия.

Открываю рот, чтобы спросить, затем закрываю, не произнеся ни слова. Она обдумала. И, несмотря ни на что, приняла решение.

– Каков результат вскрытия? – спрашиваю я ее наконец.

Взгляд Кец затуманивается, и еще прежде, чем она успевает ответить, по спине у меня пробегает холодная дрожь.

– Как мы и ожидали. Смерть от утопления. Отметины на обоих телах показывают, что они пытались вырваться.

Это просто кошмар, который, как мне думается, она представляет себе в мельчайших подробностях. Я чувствую затылком холодное дуновение этого кошмара – однако Кец встретилась с этой жутью лицом к лицу. Я молчу, не зная, что ответить, чтобы утешить ее.

– Я ездила к ее дому, – продолжает она минуту спустя. – К дому Шерил Лэнсдаун. Ничто не свидетельствует о том, что она планировала эту поездку, и в машине не было никакого багажа, только ее сумка. Ты когда-нибудь куда-нибудь возила своих детей посреди ночи?

– Конечно, когда они были маленькими, – говорю. Во рту у меня пересыхает, и я делаю глоток воды из бутылки. – В основном Коннора. Бывали ночи, когда я не могла успокоить его и не хотела, чтобы проснулся… – Мой голос становится слабым и пресекается на последнем слове. Я снова Джина, измотанная и раздраженная, напуганная тем, что ребенок разбудит Мэлвина. Я оставляю старшую дочь спать в кроватке и усаживаю сына в детское креслице на заднем сиденье. Вожу его по темным окрестностям, напевая бессмысленные песенки, пока младенец наконец не обмякает и не засыпает крепким сном.

Я оставляла свою дочь с Мэлвином.

До сих пор я не думала об этих ужасных моментах уязвимости, и это рождает в моем теле крупную дрожь. Она была всего лишь малышкой, и я проверяла ее, когда укладывала сына обратно в колыбель. Она, судя по всему, спала мирно и спокойно, но я ни разу не подумала о том, как это рискованно для нее. У меня не было причин так думать. Но я не думала об этом и позже, когда узнала, кто такой Мэлвин и что он сделал.

О, я испытывала неподдельный, невероятный ужас от того, что он сделал, но по какой-то причине именно это воспоминание о том, как моя дочь лежала беззащитная в своей кроватке, – круглое невинное личико, маленькие руки сжимают край стеганого одеяльца с изображением плюшевых мишек, которое она так любила… что-то у меня в душе лопается с громким щелчком.

Я не защитила ее тогда. И с ужасом понимаю, что по-настоящему не могу защитить ее даже сейчас. Только не в этом кровожадном мире.

Кец видит это.

– Ты думаешь о том, как жила с Мэлвином? – Она слишком чуткая. Я сглатываю и киваю. – Извини. Я не хотела лишний раз напоминать тебе об этом.

– Он как зомби, – говорю я ей. – Постоянно возвращается, сколько бы раз я его ни убивала. Все в порядке. – Хотя сомневаюсь, что улыбка, которую мне удается выдавить, особо убедительна. – В любом случае, ответ – да. Я действительно иногда возила своего ребенка по окрестностям посреди ночи. И я помню, какой измотанной тогда была, каким нереальным все казалось. Когда ты недавно родила, почти постоянно плаваешь в тумане гормонов и невероятной усталости.

– Угу, я уже отчасти это ощущаю… – Она вздыхает. – Так что, вероятно, именно так она и заехала туда ни с того ни с сего? Пыталась убаюкать детей?

– Или собиралась встретиться с кем-то.

– Я подумывала о наркоторговле, но, честно говоря, в этой машине не нашлось ничего такого, что свидетельствовало бы о наркомании. Снаружи дом немного запущен, но внутри, похоже, царит полный порядок.

– Мы обе знаем про высокофункциональных наркоманов, особенно тех, кто сидит на опиатах, – отвечаю я, и она кивает. – Но ты права, это место какое-то слишком уединенное для передачи наркотиков. Слишком странное, если существуют стоянки для дальнобойщиков и универсальные магазины.

– Это могло быть своего рода романтическое свидание, – добавляет Кеция. – Хотя не могу представить, чтобы кому-то захотелось отправиться на свидание к этому пруду даже в самый солнечный день.

Я вынуждена согласиться с ней. Если и существуют места с отталкивающей атмосферой, то именно такие, как берег того пруда. А теперь оно унесло две жизни… или еще две жизни. Нужно быть абсолютно пьяным или обдолбанным, чтобы устроить там романтическую встречу.

– Значит, если это не продажа наркотиков, при которой что-то пошло не так, значит, мы столкнулись с похищением матери, которое похититель решил прикрыть, столкнув ее машину в пруд?

– В таком случае ему должно было очень повезти, верно? – замечает Кец. – Каковы шансы того, что кто-то в такой час мог шастать в этой глуши, чтобы стать жертвой похитителя?

– Зависит от того, насколько часто она возила детей по проселочным дорогам, – отвечаю я. – Если у нее были какие-то устоявшиеся привычки – время, маршрут…

– То это было вовсе не случайным везением, – договаривает Кеция. – Он мог знать ее привычки. Черт… – Она снова вздыхает. – Но пока что у нас нет ни единой улики на этот счет. Мы просто гадаем.

– Там впереди развилка?

Мы уже миновали поворот к Стиллхауз-Лейк, и я чувствую странное облегчение от того, что нам не нужно ехать в ту сторону… и одновременно – легкое сожаление. Это странное, смешанное чувство. Тоска и отвращение в равной мере.

– Да, развилка. Сворачивай направо. У нас примерно двадцать минут до того, как мы должны прибыть на место преступления.

Мы приезжаем точно вовремя и минуем трепещущую на ветерке ограждающую ленту. Должно быть, люди из ТБР ведут поиски где-то еще, потому что здесь их почти нет. Мы, не останавливаясь, проезжаем мимо, и Кец говорит:

– Ладно, у нас примерно пять возможных вариантов, куда мы можем заглянуть. Я не уверена, что какой-то из них сработает, но следует проверить.

– Со скольких из этих мест видно пруд?

– Ни с одного. Но с некоторых точек можно видеть, что происходит на дороге. Это лучшее, что у нас есть.

Вождение по такой дороге требует сосредоточенности; пятна тени и света сбивают с толку еще сильнее, чем обычно, дорога поворачивает, изгибается и то сужается, то расширяется, а откосы по обеим сторонам от нее довольно крутые и высокие. На ней едва-едва могут разъехаться две машины – и то если будут ехать осторожно. Мой внедорожник кажется здесь чудовищно огромным, и я не знаю, как буду действовать, если кто-то поедет навстречу.

Нам требуется почти час, чтобы посетить первые две точки из нашего списка. Третья кажется чуть более приветливой. Это новое здание, стоящее в стороне от дороги, почти необычно большое: в окнах двойные стеклопакеты, на крыше солнечные панели, с одной стороны от дома разбит аккуратный сад. Пригородный особняк, вынесенный в холмы, – безупречный и совершенно неуместный здесь. Несмотря на это, я чувствую приступ зависти, когда мы останавливаемся на ровно вымощенной подъездной дорожке.

– Господи, они хоть понимают, где живут? Здесь считается роскошью даже трейлер с раздвижными стенами.

– Этот дом явно бросает вызов всем, – отзывается Кец. – Так что, полагаю, да, они понимают. И им плевать, что думают об этом остальные. Но нам везет. Камеры.