Бетонщики удивились, но, решив не портить себе праздник, вернулись к трапезе. Оно славно бы побегать, помахать кулаками, да только вид голого негра с кувшином и вид двух его преследователей не располагали к честной драке.

Павел с Варнавой, видевшие все это, пошли дальше.

- Так вот, к вопросу о вере... - вернулся к разговору Варнава, и Павел вспомнил, что болтуна нужно убить.

Глава третья

- Почему мы так далеко ушли от своих? - спросил некстати Павел. Еврейский квартал кончился давным-давно, и вокруг бренчал повозками, цокал копытами, свистел бичами и горланил в сотни глоток совсем чужой Дамаск.

Роскошный, неряшливый, суетливый Дамаск. Воздух противно гудит вездесущими мухами. Визг, толкотня, ругань. Даже ослики здесь не трогательно-степенные, как в Иерусалиме, а крикливые, злобные, так и норовят укусить. Их хозяева вопят друг на друга громче своего скота, хватают друг друга за пестрые тряпки, плюются в длинные бороды - никто не хочет уступать дорогу. Улочки узкие, чтобы не втиснулось солнце, тенистые, но душные от запаха многих тел, от запаха фруктовых, овощных и рыбных куч, сваленных вдоль домов прямо на грязные камни.

- Здесь, в Дамаске, мы не живем с евреями, - пояснил Варнава.

- Как же так? - удивился Павел.

Его спутник рассмеялся.

- Или они не живут с нами.

- Что, вы не евреи? - Павел расстроился. - Все одного семени и одного Бога?

- Все мы Адамова семени, разных народов чада - братья между собой, возразил Варнава. - Сын Божий вырос и живет своим домом, почему бы и нет?

Крики вокруг стали громче; сначала - возмущенные, потом - льстивые. По улице промчались несколько всадников, хлопая плетками, сердитыми приказами расчищая дорогу. Брызнули из-под копыт фрукты, хлынули, прижимаясь к стенам, торговцы.

Вся эта суета поднялась из-за двух человек, степенно возвращающихся к себе домой верхом на своих лошадях. Эти двое были довольно молоды. Один очень нарядный, ухоженный, с множеством драгоценных украшений везде, где только можно их нацепить. Он ехал на толстой белой кобыле, красивой, такой же разряженной, как ее хозяин. Расшитый золотом плащ закутывал фигуру щеголя, скрывая даже кисти рук. Так носили плащи греческие ученые мужи, чтобы показать, что они не занимаются физическим трудом. Человек этот был светловолос и с гладко выбритым лицом, по римской моде.

Второй - тоже без усов и бороды, но волосатый чрезвычайно. Смуглый, чернявый, темноглазый, одетый только в простую ослепительно белую тунику. Из украшений - лишь тонкий золотой обруч на голове, почти не заметный в густых лоснящихся кудрях. И лошадь под ним - скаковая.

Юношей сопровождали вооруженные воины.

Варнава отступил с дороги, а Павел не успел.

- Что раззявился, олух? - Стражник, толкнув его конем, проскакал мимо, даже не озаботясь проверить, отошел зевака или нет.

Павла с утра уже достаточно толкали и унижали. И сейчас таким ничтожеством он был в глазах этих всадников, что оставалось одно - опять упасть в пыль и расплакаться.

- Не видишь, едет божественный Арета, величайший из великих! - наехал на него другой воин.

Упасть в пыль и расплакаться. Но Павел, выпрямившись во весь свой небольшой рост, крикнул злобно:

- Кто такой этот ваш Арета?

Стало очень тихо, только мухи продолжали гудеть.

- Я царь, - пояснил юноша в белой тунике, останавливая лошадь.

Его спутники остановились тоже.

- Ну и что? - спросил Павел.

- Ты должен уступить мне дорогу, - спокойно ответил Арета.

- С какой это стати? - усмехнулся рассерженный Павел. - Все мы Адамова семени. Чем ты лучше меня?

- Хотя бы тем, - царь и бровью не повел, - что у меня - деньги и власть, а ты нищ и бесправен.

- Над чем твоя власть? - неестественно взвизгнул Павел. - Над любовью, над рождением, над смертью? Как бы не так! А деньги!.. Деньги оказывают тебе плохую услугу. - Павел хихикнул. - Они создают тебе иллюзию всемогущества, а ты так же гол и беспомощен перед ликом Господним, как я.

Арета недоуменно пожал плечами.

- Любовь? Рождение? Смерть? Любую женщину я могу заставить полюбить себя. Да и так красивейшие женщины - мои. Они рожают мне малышей. - Он улыбнулся. - А у тебя есть женщина и малыш?

Павел промолчал.

- Что тогда ты понимаешь в рождении и любви? - Царь удивленно поднял черные толстые брови. - А что касается смерти... Я могу велеть убить тебя, а ты меня - нет.

Арета чуть шевельнул пальцем, и тут же два воина, спрыгнув с коней, жестко схватили Павла за локти.

- Все равно в смерти я сильнее тебя! - крикнул Павел. - Я бессмертен, а тебя съедят черви!

- Безумец, - усмехнулся Арета. - Всех съедят черви. Когда мы будем трупами, между нами не будет разницы, но я богаче тебя на жизнь, болтун! Убейте его.

"Господи Иисусе! - взмолился несчастный Павел. - Господи, спаси и помоги. Не оставь меня в беде, Иисус, галилеянин! Не для того же ты заговорил со мной, чтобы позволить смерти забрать меня сейчас. Сейчас, когда я еще ничего не успел сделать..."

Царь с усмешкой заглянул в настойчивые глаза наглого оборвыша, осмелившегося спорить с ним. Никто не верит, что смерть случится именно с ним. Всегда кажется: "Уж я-то останусь жить". Навсегда.

"...Господи Иисусе!"

И уж подавно никто не верит, что смерть случится прямо сейчас, что время высыпает последние свои секунды.

Разряженный красавчик на белой кобыле весело рассмеялся.

- Нет, я его помилую, - сказал царь.

"Спасибо, Иисусе!"

- Но опасно поощрять дерзких, - добавил Арета. И кивнул воинам: Выколите ему глаза!

Павел метнулся в ужасе, стражники крепче стиснули его локти. Он продолжал метаться, биться в живых железных тисках. Стражники держали. Красавчик смеялся.

Арета удивленно спросил:

- Чего же ты боишься, умник? Ты же бессмертен. Глаза по сравнению с бессмертием - такая мелочь, пустяк, два комочка слизи - не больше.

"Господи, не оставь меня!"

Один воин, продолжая держать Павла, достал кинжал и нацелился пленнику в левый глаз.

Павел отчаянно замотал головой.

Второй воин толкнул Павла, вывернул руку за спину, запрокинул ему голову, цепко схватив за волосы.

"Господи, Иисусе!"