Каюсь, я долго сомневался, зайти к подшефной или на завтра отложить. Жива ли? Чей-то она в последнее время сдала совсем, почти с лавки не встает, говорит, что ноги опухли, болят. И с головой явно ку-ку, вот недавно сказала, что поезда ждет, что ей Пашенька вызов прислал на Дон. Вот сейчас пирожков напечет для соколика своего, и на станцию пойдет. Какой еще Пашенька? Какой еще Дон? А вдруг и правда ушла? Нет, вон свет в горнице горит, значит не ушла, дома. Опять же, молоко, что выдали мне от управы, половина банки – ее законная доля. Отдать надо. Да и дымка что-то над трубой не видно, может и печку сама разжечь не может? Надо зайти…
Дверь в этом доме на замок никогда не запиралась, и правильно, чего тут воровать-то? У нее даже телевизора не было. Мальцева, до пояса закутанная в теплый платок, сидела в горнице на привычном месте за столом у окна перед раскрытым Священным писанием. Не знаю, читала она его, или картинки рассматривала, но Библия всегда лежала у нее на столе открытой. Старинное такое издание, дореволюционное, с Ъ на концах слов. И гравюры солидные, особенно та, где море перед Моисеем и народом израильским расступается. Честно говоря, я на книгу сию давно глаз положил и твердо решил присвоить после бабулиного… ухода. А что? Других наследников у нее вроде не наблюдается. Не на помойку же выбрасывать такой раритет. И еще на столе лежали альбомы с фотографиями, тоже солидные такие в бархатных обложках. Я как-то заглянул из интереса, сплошь усатые красавцы с георгиевскими крестами на груди да сестры милосердия в белых косынках. Сколько ж бабке лет, раз юность ее на Первую мировую пришлась? Впрочем, во втором альбоме красавцы-усачи были уже в советской форме при буденовках, а сестры милосердия сменили свои белые чепцы на красные косынки. Но все равно, все очень древнее.
Я громко поздоровался, Мальцева, видно дремала, а потому, проснувшись, несколько смутилась. Я подошел к печке, перелил молоко из своей банки в ее кастрюлю, рукой пощупал стенку над плитой. Тепленькая…
– Мариванн, хлеба сегодня не завезли, дороги развезло… Молочко вот… Про старьевщиков слышали? Собираетесь?
– Так собралась уже, – сказала старуха и указала пальцем на кошелку у дверей.
Что, и всего-то? Я думал, бабка баул целый наберет. Хотя куда ей баул? И так ногами еле- еле перебирает. И альбомы с фотками у нее на столе лежать остались.
– А фото старые не понесете? Старьевщики, говорят, страсть как старые фотки любят.
– Незачем им, пусть мне останется, – лаконично ответила бабка, нежно погладила выцветший бархат обложек, нацепила очки на нос и погрузилась в Писание.
Глава третья
КОЕ-ЧТО ПРО НИХ
1
Аккуратно прикрыв скрипучую калитку, я почесал радостно бросившегося ко мне Джека меж ушей, достал из-под крыльца большую кастрюлю и вылил в миску остатки позавчерашнего супа. Джек с благодарностью завилял куцым хвостом, зачавкал, а из сарая насторожено хрюкнуло. Борька – хряк редкой черной породы, тоже доставшийся мне в наследство от бабушки Пелагеи. Довольно добродушный и самодостаточный свин уже набравший достаточно веса, дабы украсить своим вкусным телом любой стол. Но заколоть его у меня рука как-то не поднималась, сам не знаю почему. Наверное, просто подружились мы с ним. Борьку я никогда не обижал, и даже выпускал побарахтаться в лужах, когда погода позволяла. Он мне отвечал искренним (как мне кажется) уважением, никогда не покушался на огород, но почему-то всегда очень переживал, что я забуду его покормить. Хотя таких промахов я старался не допускать. Одного случая хватило, когда мы с Олькой Шалавой уехали в район и там зависли на все выходные. Вот ору-то от Борьки было! На всю деревню!
Засыпав в борькино корыто комбикорму из мешка и добавив пару брюкв (он у меня не особо привередливый, жрет все подряд), я прихватил из сарая десяток березовых полешек посуше, поднялся на крыльцо, ногой открыл дверь и, миновав сени, сгрузил дрова у печки-голландки. Только после этого включил свет и переобулся. Вдел ноги в старые стоптанные тапки, набросал в голландку сухих поленьев, разжег все лоскутом березовый коры и дождавшись, когда огонь в печке загудит, повесил влажные носки на веревочку над голландкой. Сапоги сушиться пристроил тут же рядом, на «рога» перевернутой табуретки.
Погрев руки над быстро нагревающейся плитой, я закурил папиросину и начал думать, чего бы мне такого сожрать? Потому как не жрамши я с самого утра, а за окном уже темнело. Холодильника у меня не было, за четыре года проживания здесь как-то не обзавелся. Зато был погреб с картошечкой, соленьями, вареньями, прочей натурпродукцией с приусадебного участка, то есть – огорода. Даже кусок баранинки имелся. Это Женя Негр нас, сельскую интеллигенцию, осчастливил. За ударную работу наших подопечных в прошлогоднюю страду. Хороший все-таки дядька Евгений Иваныч, дай Бог ему здоровья! Не дает пропасть. Так что запросто можно было сварганить щи с баранинкой. Но ни лезть в подвал, ни, тем более, готовить как-то не хотелось. Да и долго это, а в животе уже урчит. Придется всухомятку под молочко. Открыл дверцы «буфета», обозрел свои запасы. Грустно вздохнул. Правильно говорит мой друг доктор Менгеле, жениться мне надо. Был бы женат, сейчас уминал бы кулебяку какую-нибудь за обе щеки, а супружница с ямочками на щечках и косой толщиной в руку сидела бы напротив и с умилением наблюдала, какой хороший аппетит у ее кормильца – заступника.
Сдвинув с плиты пару железных колец, я установил греться чайник, выудил из резной хлебницы четверть буханки относительно свежего ржаного и достал с полки банку сардин. Хорошие сардины, натуральные, в масле. Мигом вскрыв консерву, я, не садясь, подцепил вилкой кусочек пожирнее и с наслаждением его слопал. Вкуснотища! «Грех такое есть помимо водки», – вспомнил я фразу из «12 стульев». Водки у меня не было, разве что четверть мерзкого на вкус самогона, спрятанного на печке, да еще маленькая бутылочка коньячку из подарочного набора была заныкана в ящике стола для особого случая. Маленькая такая, стограммовая, как раз на два захода. Но выпил за один, махом, аж слезы из глаз покатились. Хорош коньячок, полных пять звезд! И сардинка хороша! Банку я умял минуты за три. Выбрав оставшееся на дне масло хлебной коркой, я аккуратно смел крошки со стола, высыпал их в пустую банку, а ее немедленно вынес в ведро в сенях. И тщательно прикрыл крышкой. Нет, не думайте, по натуре я вовсе не такой чистюля, это бабушка Пелагея меня к порядку приучила. Не сразу, правда, а приучила, царствие ей небесное.
Сделав кухонные дела, я вошел в зал. Да, хоромами мое нынешнее жилище не назовешь. Добрую четверть комнаты занимала большая русская печь. Она давно не топилась, замененная компактной и практичной голландкой, и служила мне чем-то вроде чулана.
Самым крупным объектом после печи в избе был шкаф. Не знаю, каким образом он попал во владение бабушке Пелагее, а тем более, не могу понять, кто и как смог втащить это чудовище в такой узенький и низенький дверной проем? Не иначе, как в разобранном состоянии, хотя никаких соединительных узлов в шкафе я не обнаружил даже при самом тщательном обследовании. Складывалось впечатление, что этот шкаф сначала сюда поставили, а уж потом стали строить вокруг стены и перекрывать их крышей.
Раньше было в избе еще одно массивное сооружение – диван, на котором спала моя квартирная хозяйка. Да, это был диван в полом смысле этого слова. Даже не диван – диванище! С огромной гутой спинкой, с чудовищных размеров валиками по бокам. На вид было ему лет сто, а потому первоначальный цвет диванного гобелена определить вряд ли представлялось возможным. Что-то там в цветочках. Был он весь в заплатках и необычайно пыльный. И хотя бабушка Пелагея пыталась скрывать заплаты стареньким пледом, получалось плохо. Почему хозяйка так держалась за это чудовище, я не пойму до сих пор. При ее жизни садиться на него я как-то не рисковал. А вот во время поминок сел и тут же встал – потому что в задницу мне пребольно впилась старая пружина. И как только бабуля на нем спать умудрялась? С диваном я расстался без всякого сожаления, как только справили сороковины по бабушке Пелагее. Порубил топором и сжег в печи деревянный каркас, гобелен пустил на тряпки, пружины до сих пор в сарае валяются. А вот ножки дивана сберег. Интересные такие, цельного дерева в виде львиных лап. Я их под подсвечники приспособил, очень красиво получилось. Имелся еще стол, который раньше стоял в центре комнаты, а теперь ютился в углу, и три табуретки, одна из которых совсем развалилась и служила для сушки моих сапог.
