В летнее время этот маленькой городок, подымаясь из зелени, представляет живописный вид, окруженный горами, некоторые из них покрыты сплошным цветом диких роз, рододендум[19], жимолости и лилий».
Несмотря на то что Петропавловск являлся основной базой снабжения Русской Америки, житье в нем, как мы помним, трудно было назвать в буквальном смысле хлебным.
«Булки[20] подаются лишь изредка как величайшее лакомство; сахар к чаю дается вприкуску, почти внаглядку», – писала позже жена камчатского губернатора Юлия Завойко. Главным продовольственным ресурсом была рыба, хотя ее улов разнился год от года.
Поскольку Петропавловск был самым восточным городом Российской империи, почта и курьеры добирались до него, мягко говоря, небыстро. И всякий раз по-разному. Вот, к примеру, сколько требовалось гонцам из различных точек Восточной Сибири, чтобы попасть, как говорится, из пункта «А» в пункт «Б» в первой половине 1850-х годов:
Петропавловск – Санкт-Петербург. 27 мая – 28 сентября.
Якутск – Санкт-Петербург. 28 сентября – 16 ноября.
Иркутск – Санкт Петербург. 28 апреля – 29 мая.
Иркутск – Николаевск-на-Амуре. 11 мая – 28 июня.
Иркутск – Николаевск-на-Амуре. 25 октября – 14 февраля.
«По местным обстоятельствам Камчатки почта отходит оттуда два раза в год, именно в Мае и Декабре месяцах, а потому не получающие долго известий из этого отдаленного края не должны безпокоиться», – предупреждал читателей в 1854 году официальный орган Морского министерства Российской империи журнал «Морской сборник».
Современники отмечали, что сроки получения почты зависели не только от работы почтарей и курьеров, но и от действий… камчатского начальства, пусть даже и не имевшего отношения к почтовому ведомству империи:
Юлия Завойко
«Давно, очень давно, когда в Камчатке еще и не думали о губернаторах, а довольствовались обыкновенным областным управлением, начальник этого отдаленного края выкидывал для препровождения времени следующую штуку: по приходе почты он отбирал все казенные бумаги и частную корреспонденцию, последнюю раздавал по рукам, по первой делал соответствующие и зависящие от него распоряжения и потом, собрав и отложив в сторону все журналы и газеты, он раздавал их не вдруг, а в обыкновенные петербургские сроки, т. е. газеты ежедневно, журналы помесячно, чем без сомнения желанные результаты были им вполне достигнуты».
А как прикажете относиться к такой, как утверждают, вполне правдоподобной истории, также по почтовой линии:
«Рассказывают довольно правдоподобный анекдот: Почта в Камчатку ходила прежде раз летом из Охотска – морем, и раз зимою – берегом, чрез Ижигу[21]; в этих редких сообщениях, может-быть, и забыли о Камчатке во время нашествия иноплеменников, и вдруг, спустя долгое время, когда Наполеон был уже заключен на остров Эльбу, жители Камчатки читают в журналах: о ужас! Что это? Наполеон собирается на Россию. Слушайте!.. Слушайте! Ведь супостаты перешли Неман. Общее изумление оковало всех, так как читать новости собирались обществом. Возможно-ли? что дальше?.. продолжайте. Смоленск взят… что, что?.. Да, Смоленск взят… Видно, Господь Бог наказует нас по грехам, проговорило небольшое общество и отправилось в церковь, молиться за спасение отечества от нашествия врага. Потом снова принялись читать и не могли окончить – Москва взята!.. Взята первопрестольная! Златоглавая! Белокаменная! И кто даже не видал Москвы, не слыхал о чудесах ее архитектуры, плакал о ней, как о своей матери, безутешными рыданиями малолетнего сына, опускающего в могилу родную мать. Где-то этот антихрист, этот огненный аполион[22], и скоро ли он сюда явится?
Опасения были страшные; но одно еще утешало, что привезший почту из Охотска ничего еще не слыхал такого сумнительного и, наверное, узнал бы от своих, если бы Французы, или какая-нибудь басурманщина завелась поблизости в Якутске. Долго ли горевали в Камчатке о взятии Москвы не знаем; но можно сказать достоверно, что быстр был переход от горя к радости: веселыми криками провожали они разбитого неприятеля и оставляли его только тогда в покое, когда шумная радость требовала шумного подкрепления вином, выпитым по этому случаю без счета и без меры».
А вот как перепугались петропавловские обыватели в 1805 году, когда к городу подошел шлюп Ивана Крузенштерна «Надежда», ожидавшийся в другое время:
«Приближение наше в сей раз к Петропавловску произвело в жителях оного немалой страх. Они знали, что отсутствие наше долженствовало продолжаться два месяца; однако им казалось невероятным, чтоб могло то последовать с такою точностию. Почему, увидев наш корабль, не верили, чтоб это был он действительно; другого же одинаковой с ним величины Российского судна не могли они ожидать никакого: и так заключив, что идет к ним корабль неприятельский, начали многие уже из них уходить с имуществом своим на близлежащие горы. Со страхом несовместен хладнокровный рассудок, Петропавловцам казалось вероятнее, что неприятельской фрегат обошел полсвета для того, чтоб овладеть их местечком, коего все богатство состоит только в некотором количестве сушеной рыбы и где фрегат найдет провизии едва ли на полмесяца, нежели думать, что мы возвращаемся к ним в назначенное время и невзирая на то, что по последним за полгода назад известиям знали они, что Россия ни с кем не воевала; однако не прежде успокоились, пока не пришел к ним солдат, занимавший пост свой на горе близ входа в порт, и не уверил их, что наводящий страх корабль должен быть точно “Надежда”, как по всему своему виду, так особенно по весьма короткой в сравнении с другими кораблями бизань мачте. Сей опытный солдат, бывший в Экспедиции Биллингса[23], почитался разумеющим таковые вещи, почему и поверили ему с радостию».
Как и любой плохо снабжаемый отдаленный регион, Камчатка отличалась изрядной дороговизной. Постройка уже упоминавшегося нами склада обошлась Российско-Американской компании десять тысяч рублей, «хотя в самом Петербурге не стало бы оное никак больше нескольких сотен».
Или другой пример. Пуд соли, производимой в порту Охотск (одном из основных пунктов снабжения самого Петропавловска), обходился казне в 28 рублей, поэтому гораздо дешевле было возить ее с Гавайев. Для справки – расстояние от Петропавловска до гавайской столицы Гонолулу составляет приблизительно пять тысяч километров. До Охотска – около тысячи двухсот.
Правительство, впрочем, предпринимало меры для того, чтобы сделать перевозки на Дальнем Востоке выгодными как для мореплавателей, так и для владельцев груза. С 1846 года были установлены новые расценки на доставку пассажиров и разного рода багажа между сибирскими[24] портами. Перевозка пассажира стала обходиться в 1,7 рубля, пуда груза – в 30 копеек. За шкурку меха следовало заплатить от 3 до 30 копеек, а за спиртное – 14,5 копейки с каждого ведра[25] (с 1851 года тариф в этом случае вырос до 30 копеек).
Что же касается Петропавловска, то за перевозку пуда груза между ним и поселениями Аян и Охотск была установлена плата в размере 60 копеек с пуда. 35 % из этих сумм шли экипажу судна, а остальное – Морскому министерству.
В первой половине 1850-х годов в Петропавловске уже имелась (благодаря деятельности нового начальника Камчатки Василия Завойко, о котором пойдет разговор несколько ниже) оборудованная эстакадная пристань. Согласно штатам порта, утвержденным в марте 1851 года, в нем должен был быть капитан (он же помощник губернатора Камчатской области) с помощником, секретарь, бухгалтер с помощником, 2 кондуктора[26], 14 вахтеров[27], 8 подшкиперов[28], 8 баталеров[29], 23 унтер-офицера и 20 писарей-делопроизводителей. Впрочем, судоремонтные мощности порта были более чем скромными.
