Эти строки написаны вскоре после Мюнхенской речи президента В.В. Путина, и нам пока не известны ее влияние на внутрироссийские дела и последствия на международной арене. Но читатели, возможно, уже будут знать, что именно за ней последовало. Так или иначе, но интересно вот что: комментаторы, анализируя речь российского лидера, довольно часто стали говорить о «вновь начавшейся „холодной войне“». Однако о том же самом говорят и по совсем другим поводам. Например, из-за «дела Литвиненко» или из-за того, что Россия пытается торговать на мировых рынках чем-то еще, кроме газа и нефти; или даже из-за того, что в России не разрешают проводить праздничные шествия гомосексуалистов (это без шуток: такой именно «довод» фигурирует в списке причин недовольства Россией западными странами, причем в тех же статьях говорится и об опасности войны).

Словом, причины явления разноплановы, между собой не связаны. Но объединяет их одно — возрождение «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ».

Сразу хочу оговориться: пишу исключительно для тех, кто считает, что Запад в целом продолжает относиться к России довольно враждебно и выделяет в этом отношении русских из других народов, несмотря на, так сказать, расовую близость. Нас не считают «своими», и даже при откровенном разговоре нам могут сказать в сердцах: «Одно не могу понять, почему вы — белые?»

Тем же, кто считает, что отношение к нам в (западном) мире нормальное, дружелюбное, кто не чувствует к себе какого-то особенно неприязненного отношения, — например, при оформлении визы для невинной туристической или деловой поездки, — на тех я не ориентируюсь, им затронутая тема скорее всего будет неинтересна.

То есть я исхожу из того, что отношение к нам недружелюбное, более того, мы постоянно — и во времена нашей силы, и в периоды нашей слабости — рассматривались Западом в качестве потенциального противника. И даже когда мы были важным, незаменимым союзником в борьбе против какого-нибудь врага. Даже оказывая нам помощь, Запад скрупулезно следил за тем, чтобы она не послужила нам для чего-то выходящего за рамки текущих военных усилий, чтобы мы этой помощью не смогли усилиться для борьбы против Запада. По крайней мере, так дело обстояло с западной помощью во время Второй мировой войны.

Мы как-то привыкли, притерпелись к такому отношению к нам, объясняя его тем, что мы жили при другом — социалистическом — строе, неприятном и опасном для жителей стран победившего капитализма. При этом мы забыли, что и в царские времена отношение к России было не слишком доброжелательным.

Можно проследить за отношением к нам хотя бы по русской литературе XIX века. Салтыков-Щедрин с присущим ему едким остроумием описывает переживания русских туристов перед пересечением прусской границы: не припомнят ли им, случаем, какие-нибудь прегрешения Российской империи? А таковых было тогда, увы, немало как во внутренней, так и во внешней политике: от панславизма (помощи европейским славянам) до плохой борьбы с нашествием саранчи. Там, в очерке, дело закончилось плохо — судя по курсу обмена валют, туристам припомнили все, что можно.

Надо отметить, что и в советские времена, и в царские «с той стороны» говорили чаще не о России. а о государстве, государственном строе. Плохо было все: то крайне отсталый по европейским меркам царизм, то чересчур передовой коммунизм.

И борцов с этим государством там привечали: в советское время — диссидентов, в досоветское — революционеров. Что интересно, сами страны оставались военно-политическими союзниками. Но вот только насколько искренней была такая позиция: дескать, русский народ мы любим, а боремся с русским государством?

Вообще, на тему отношений России и Запада выпущена в 90-е годы замечательная книга «В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией». Эта хрестоматия по работам мыслителей XIX–XX веков создана в рамках проекта института «Открытое общество» (Фонд Сороса) — один из действительно удачных проектов этой организации. В книге приводятся мнения и факты, явно демонстрирующие состояние перманентного конфликта, состояние враждебности между сторонами, и, смею утверждать, враждебности, как правило, односторонней. Ведь вдумайтесь: верхний класс России говорил и думал по-французски и воспринимал французскую культуру как свою, — откуда бы у нас взялась враждебность к Франции? Наиболее влиятельные деятели были членами Английского клуба. А можно ли представить русский клуб в Лондоне? И так далее, ведь нам всегда был свойствен взгляд на Европу слегка снизу вверх: мы, конечно, радовались редким моментам, когда нам удавалось эту Европу в чем-то превзойти; но если бы не было этого взгляда «снизу вверх», то мы бы так, очевидно, не радовались.

Но сейчас речь не об истории, хотя и недавней;

пока достаточно лишь того, что «холодная война» второй половины XX века имела предпосылки и корни, которые можно отследить в прошлом, и она не была порождением лишь социального эксперимента, который предприняла на себе Россия после октября 1917-го.

Если вспомнить, что собой представляло явление «холодной войны» (а сейчас выросло поколение, о ней не помнящее), то было оно даже в каком-то смысле слова величественным. Несколько десятков лет две огромные и до зубов вооруженные многонациональные армии стояли друг против друга, готовые по мановению пальца своих вождей броситься друг на друга и сгореть в ядерном пламени. Но этого мановения так и не случилось, и борьба свелась к экономическому соревнованию (сейчас большинство стран не смогли бы вести такую же, как тогда, военную активность именно по экономическим причинам) и к закулисной поддержке сторон в региональных конфликтах. То есть было самое главное в любой войне — духовное состояние войны, готовность воевать, — а войны не было, потому что уровень развития техники войны сделал настоящую, «горячую» войну невозможной, немыслимой.

Теперь армии сокращены, военные блоки частично распались, арсеналы «холодной войны» дотлевают на свалках или уже сданы в металлолом. По крайней мере, с нашей стороны.

Если подходить к вопросу с материалистических позиций, то понятно, что современная Россия никак не может вернуться к прежним временам. В военном отношении наша страна очень слаба, она уже не представляет военной угрозы для западных и восточных соседей, да и отразить масштабное нападение, предпринятое обычным оружием, тоже не в состоянии, особенно сильно уступая в новейших технологиях войны — в связи, разведке, управлении, целеуказании. Почему же на нас не нападают?

Если отрешиться от моральных категорий и принять тот образ мышления, который декларировали, например, американские президенты — «имеют значения не намерения, а возможности», — то причина проста. Возможности нападения все еще нет. И вот почему: Россия все еще вторая в мире ядерная держава. Ни одна страна в мире не решится воевать с ней, поскольку гарантий от удара возмездия нет. Не сама по себе техника войны (ядерное оружие) сделала войну невозможной — война стала невозможной потому, что это оружие оказалось у двух сторон! Не дай бог, конечно, проверить, найдется ли среди уцелевшего руководства России человек, способный отдать приказ о нанесении ответного удара, но наши зарубежные партнеры, несомненно, считают такую вероятность не равной нулю. И цена ошибки слишком высока. Есть апокрифическое высказывание Гитлера о Сталине, что он, «даже будучи вооружен пистолетом, не нападет на безоружного, пока тот не заснет». Весьма хорошее для политика качество.

Когда-то я не очень интересовался историей, считая, что сухой перечень дат и событий никак не связан с современностью. Потом начал понимать мудрое высказывание Ключевского, что история не учительница, а классная дама: она не учит, а больно наказывает за невыученные уроки. Сейчас начинаю ценить мнение одного из старейших американских телеведущих, который ушел из эфира, потому что события стали повторяться (по-моему, это сказал Уолтер Крон-кайт).