Ментальный зов вывел меня из чуткого забытья. Дремать вполглаза за последние месяцы вошло в привычку — слишком многие жаждали добраться до мятежного эссы. Я потянулся в кресле, наклонил голову в одну сторону, в другую, разминая затекшую шею. Плотные гардины на окнах задерживали и солнечный свет, и сквозняки, глушили доносящиеся со двора голоса. Тепло, влажно, душно и сумеречно, как в трясине. Первое очарование незнакомого города исчезло, и я, проклиная неповоротливую махину военной кампании, считал минуты до того момента, когда армия продолжит наступление, хотя еще день назад мечтал о вязком сонном покое.

Вытащенный из ножен копис подмигнул тусклым бликом. Отразившая в стали беспечная синева вызвала глухое раздражение: Повелитель Запада большую часть времени проводил в Морском дворце, предоставляя эссам наслаждаться марш-бросками по пересеченной местности, штурмом крепостей и прочими прелестями военного времени.

— Al’av’el’, al’t tel’ E’tra.

— К чему этот мрачный вид, мой друг? Он не идет триумфатору, с легкостью берущему города один за другим, — Кагерос слегка прищурился, в синеве промелькнуло едва заметное недовольство. — Кстати, о городах. Ты поступил глупо, убив управителя. Это вызовет ненужные волнения.

Уже доложили? Сплетни распространяются со скоростью урагана, или же, вероятно, соглядатай находился на площади. Кто-то из сопровождения? Я не видел резона скрывать что-либо от Повелителя Запада, но мысль, что за мной наблюдают и стараются контролировать, была неприятна. Я привык полностью доверять воинам, стоящим за спиной: моя свита должна подчиняться моим и только моим приказам.

— Знаю. Пусть. Ненавижу крыс, — я не собирался вкладывать в слова угрозу, но прозвучало двусмысленно.

— И правда, какое нам дело до людей? — с легкостью отступился Альтэсса. — А что насчет очаровательной арбалетчицы? Почему ты позволил врагу уйти?

— Захотелось.

— Твое самоубийственное желание сберечь северную кровь пугает. Я надеялся, предательство когтя раскроет тебе глаза, даст необходимую решимость.

Я скрипнул зубами, что естественно не укрылось от собеседника.

— Не злись, командор. Кому, как не друзьям, говорить в лицо всю неприглядную правду?

— Выказать недовольство — это все, что вы хотели, Повелитель?

После случившегося два месяца назад я не желал принимать тот приятельский тон, на котором настаивал Альтэсса Запада.

— Вообще-то нет. Я спешил тебя обрадовать: леди Иньлэрт очнулась.

***

Нет ничего хуже бессилия. Особенно, когда беда коснулась близкого тебе дракона. Яркий погожий день утрачивает краски, кажется блеклым и тоскливым. Чужое веселье рождает злость: как другие смеют быть счастливы, когда твое сердце захвачено отчаянием?! Все сокровища мира теряют цену, и ты готов пожертвовать чем угодно, лишь бы облегчить участь того, кто дорог. Или хотя бы поменяться местами. Но, к сожалению, боги не желают торговаться со смертными.

В открытое окно Морского дворца залетает теплый бриз, вздувает парусами лазурные занавеси, играет невесомым пухом выбившихся из прически девушки волос. Горячее солнце раскалило подоконник, смешав с запахом соли и акаций дурман лакированного дерева, но не посмело даже коснуться спящей. Фарфоровое лицо сияет собственным мертвым светом, его снежную белизну не скрасит легкий румянец, как не тронет улыбка скорбно сжатые губы. Она напоминает куклу, холодную и безучастную ко всему происходящему.

— Вьюна…

Шум морского прибоя заглушает слабое редкое дыхание. Я грею хрупкие пальцы в ладонях. Мне мерещится, стоит отпустить ее руку, и пери рассыплется мелкой пылью.

— Вьюна, очнись.

Моему голосу не пробиться в необъятные дали, в которых заблудилась душа снежной феи. Как сказал, разводя руками, очередной недоумок, присланный Кагеросом, лекарское искусство здесь пасует, мы можем только ждать. Любого исхода.

Ожидание — худшая мука. Собственная слабость приводит в бешенство. Хочется мчаться на край света, лезть на стену, делать хоть что-то, а не превращать минуты в тягучую смолу, наполовину сотканную из робкой надежды, наполовину — из страха не услышать следующий вздох.

— Вьюна, очнись, Хаос тебя побери!

Она одинаково глуха и к мольбам, и к проклятиям.

— Не знаю, чем тебя рассердил лорд Нармар, но не обязательно было спускать почтенного целителя с лестницы.

Я не оборачиваюсь: ветреная ухмылка Повелителя Запада, отразившаяся в зеркале, просит хорошей зуботычины. Цежу, желая только одного — чтобы меня оставили в покое:

— Шарлатан.

Я слышу тяжелый вздох. Кагерос удрученно качает головой, точь-в-точь строгий наставник, разочарованный упрямством талантливого ученика.

— Зато он, по крайней мере, не бежит от своего долга.

Сволочь! Я понимаю, что мое место на поле боя рядом с воинами северного клана, доверившимися мне. Догадываюсь, ответный ход Аратая последует в любой момент и нужно с максимальной выгодой использовать ту фору, что у нас пока еще есть. Я… Но разве я могу бросить пери одну? Или хуже того, отдать ее в руки этих горецелителей?!

— Достаточно! — голос Альтэссы приобретает неожиданную жесткость. — Я не собираюсь молча наблюдать, как мой командор сводит себя с ума. Если ты не способен принять решение, я решу за тебя.

Я поздно почуял приближение опасности: мир поплыл, а когда снова обрел резкость, столица Западного Предела находилась в сотнях верст, отделенная и сушей, и морем.

Кагерос буквально вышвырнул меня из дворца. Я ненавидел его и… был благодарен. Без оглядки ринулся в горячку сражений, выплеснув на врагов переполняющий душу бесцельный гнев; без продыху зарылся в бесконечные походные хлопоты, отнимающие силы и время. Довел до изнеможения, выжег все эмоции. Пришедшая на смену опустошенность несла облегчение, потому что позволяла не думать. Не вспоминать.

Два месяца я старался не вспоминать.

Я застыл перед заветной дверью. Страшился войти, узнать, что слова Повелителя ветров — жестокая шутка. Сердце, горячий вздувшийся комок, еще вчера, казалось, не способное испытывать каких-либо чувств, давило на ребра, рвалось наружу. Тело, охваченное лихорадкой, бросало то в жар, то в холод.

Где твое мужество, эсса? Потерялось на ратном поле? Неужели долгожданное свидание пугает тебя больше, чем жестокая сеча?

Я толкнул дверь.

— …Почему я? Почему это должна быть именно я?!

Девушка в ночной сорочке съежилась на разобранной постели. Залетающий в открытое окно бриз играл светлыми прядями, перебирал их чуткими влажными пальцами.

— Вьюна! — забыв о приличиях, я бросился к любимой, мечтая сжать ее в объятьях, утонуть в серебристых волнах волос, ощутить живое тепло бледно-розовых губ. И споткнулся о ледяное.

— Убирайся!

Ошеломленный, я медленно приблизился к фее, робко коснулся холодной безвольной руки. На мгновение мне почудилось, моя драгоценная пери исчезла, а ее место заняло неведомое существо.

— Вьюна, что…

— Будьте вы все прокляты! Этот мир! Хранители памяти! Ты!.. Убирайся! Слабак! Предатель!

Она повернула голову. Я едва узнал ее лицо, родное до последней черточки и неожиданно чужое, искаженное судорогой злобы: губы плотно сжаты, гневный разлет бровей. Но самое главное… Вьюна видела! Светло-голубые глаза ожили, обрели неожиданную яркость, глубину, превратились в гипнотизирующие омуты, из которых не вырваться. Этот взгляд не принадлежал человеку, так могла бы смотреть… смерть. Волна необъяснимой жути захлестнула меня, парализовала мышцы.

Секунду спустя наваждение схлынуло. Я пошатнулся, словно от удара, с трудом сохранил равновесие.

— Mii Gard, — Вьюна отвернулась, натянула одеяло, прикрывая наготу. Трогательно-беззащитный жест оглушил точно пощечина. — Я… ты сейчас… оставь меня одну.

Дурак! Какой же я дурак! Законченный эгоист! Думал лишь о своем желании увидеть пери, совершенно не принимая в расчет чувства девушки.

Вьюна пострадала из-за меня, моей слабости. В тот вечер я должен был отменить проклятый ритуал, но предпочел сдаться под напором обстоятельств. Выбрал то, что виделось разумным, хоть и ощущал неправильность происходящего. Рискнул жизнью самого дорогого мне дракона.