В Больших Мытищах нас ждало зрелище обширного военного лагеря. Аккуратные прямоугольники армейских палаток образовывали улицы и переулки. В полях виднелись марширующие толпы новобранцев, ибо колоннами пока это назвать было трудно. Не помогало пока и распределение опытных солдат на фланги линий в батальонной колонне.
Ко мне с докладом подскакал Адам Жолкевский, чей первый Оренбургский полк послужил донором для этих трех полков, растворившись в нем. Сам Адам при этом получил звание бригадира, а его комбаты стали полковниками.
— Ваше императорское величество, первый оренбургский полк и два мытищинских полка упражняются в марше колонн. Прикажете прервать занятия?
— Нет, — покачал я головой, — но по окончании постройте полки, и я скажу солдатам речь.
— Слушаюсь, — отдал честь поляк, усвоивший наконец положения нового устава.
Митинг не был экспромтом. Я целенаправленно посещал учебные лагеря и толкал речи перед новыми солдатами. Я прекрасно помнил, что высокая мотивация позволяла побеждать революционной армии Франции там, где не хватало выучки и оружия. Как раз мой случай.
Но пока маневры не окончились, я отправился осматривать знаменитые Громовые Ключи. По легенде, они отворились здесь после удара молнии, чему посвятил стих современник Пушкина, поэт Николай Языков:
— Отобедав сытной пищей,
Град Москва, водою нищий,
Знойной жаждой был томим,
Боги сжалились над ним.
Над долиной, где Мытищи,
Смеркла неба синева;
Вдруг удар громовой тучи
Грянул в дол — и ключ кипучий
Покатился — пей, Москва!
Но пока что Москва из этого источника пила только по пути на богомолье. Для этого над колодезным срубом, из которого убегал энергичный ручеек, был построен деревянный навес, увенчанный крестом. Ни вóрота, ни журавля не было, ибо уровень воды был высок и можно было черпать воду, почти не наклоняясь. Даже кружка, прикованная цепью к срубу колодца, стояла для всех желающих.
Впрочем, у меня нашлась своя посуда, и я с удовольствием испил святой водицы. М-да… Действительно трудно не отметить изумительную чистоту и свежесть родниковой воды. Неудивительно, что Екатерина в прошлой истории повелела организовать здесь водозабор и построить водопровод до Москвы. Вот только сделано все было убого и безграмотно. Большая часть воды по пути терялась, и до города доходило только двенадцать процентов изначального количества. Кроме того, сама вода сильно меняла свой вкус, смешиваясь с грунтовыми водами по пути. И вообще история первого мытищинского водопровода — это история безудержного воровства бюджетных денег. Обошелся он казне (с учетом инфляции) в те же суммы, что и сравнимая по протяженности царскосельская железная дорога вместе со всем подвижным составом. Только «чугунка» через пять лет окупилась, а водопровод пришлось трижды капитально ремонтировать, а потом вообще строить заново.
Тем не менее, аналогичный водопровод я строить буду, и не только его. В Мытищах лежат огромные запасы превосходной высококачественной глины. Из этой глины, в частности, была построена первая московская канализация. И в агрессивной среде сточных вод продукция мытищинских кирпичных заводов показала себя безупречно. Так что для моих гигантских градостроительных планов сие место очень важно. Особенно тем, что топливо для этих заводов расположено рядышком. Неисчерпаемые местные торфяники будут прекрасной альтернативой привозным, а следовательно, дорогим дровам или углю.
А продукцию заводов удобно будет отвозить отсюда по железной дороге. Которую построят вместе в водопроводом и параллельно ему. Почему не баржами по Яузе? А потому что той Яузы в Мытищах кот наплакал. А когда водозабор перехватит местные ключи, речка эта вообще в ручей превратится. Так что узкоколейка без вариантов. Разумеется, на конной тяге поначалу.
Эта первая полноценная железная дорога легко перерастёт в общемосковскую систему конок, и кирпичи с будущих заводов — по ночам — могут быть доставлены почти непосредственно к стройкам. Это же выгодное дело. И держать его надо в казенном ведении с известной долей частного капитала.
Пока я предавался мечтам, переходящим в наметки планов, полки построились. Я переоблачился в положенные мне по статусу парчовые одежды, водрузил венец и вскочил на коня. Именно так меня ожидали увидеть, и таким я и должен предстать.
Речь не отличалась оригинальностью. Я кричал о том, что мы армия добра и справедливости. Что бьются они за новый прекрасный мир, в котором каждый сможет быть кем захочет. Что дворяне будут драться за свои привилегии и старые порядки до последний капли крови, и им, новым воинам Красной Армии, следует быть смелыми и дисциплинированными. Что нашим бесстрашием и сплоченностью мы побьем супостата. И так далее, и тому подобное. Англичанину эта речь была в новинку, и он даже строчил что-то в маленькой книжечке.
Лица солдат после моей накачки светились от желания немедленно броситься в бой и порвать врага. Но вместо этого состоялся ужин с лишней чаркой водки и отбой.
Я тоже наладился спать в шатер, растянутый в ожидании меня еще днем. Остро хотелось завалить в кроватку Агафью и хорошенько ее продрать, но увы! Пост, однако. Не будем давать повода своему окружению меня не уважать.
* * *
Настасья Ростоцкая пришла в Тарасовку довольно рано утром. Вообще-то она планировала дойти досюда еще вчера, но на дороге случился затор из-за внезапного желания самозванца совершить паломничество. И пришлось заночевать в Мытищах, в странноприимном доме. Спалось плохо, и потому в путь она отправилась с первыми петухами.
Гнали ее нужда и надежда. Никаких средств к существованию у нее не осталось. Она пыталась сдать в своем доме угол для постояльцев, но в городе образовалось множество свободных домов после арестов и конфискаций, так что клиента найти не удалось. Наниматься в работу тоже оказалось не к кому. После арестов среди дворян и после выселения их из города образовалась целая армия безработной прислуги, на фоне которой умения Настасьи выглядели жалко.
Оставалась последняя надежда на помощь партнера ее покойного мужа, знатного купца Докучаева. В Москве его застать не получилось, и пришлось отправиться в Тарасовку, где у купчины располагались главные производства. Был там и свой дом у купца, и к нему Настасья подошла с отчаянной решимостью.
На стук в калитку ворот тут же ответила громким лаем собака. Через какое-то время лай сменился скулежом. Как будто кто-то пнул животину. Потом скрипнула калитка и показался здоровенный небритый детина. Он оглядел гостью и недружелюбно спросил:
— Кто такая? Чего надо?
— Я Ростоцкая, жена компаньона Ильи Прокофьевича. Мне бы поговорить с ним.
Детина перестал гнусно лыбиться при упоминании компаньонства и относительно вежливо ответил:
— Хозяева не встали еще. Ты попозже заходи.
И с этими словами закрыл калитку. Настасья тяжело вздохнула и отправилась прочь. Она перешла мост через Клязьму и свернула налево в сторону леса. Там, укрывшись стеной деревьев от дороги, она принялась искать ягоды. На ее радость, малина уродилась, и спустя несколько часов острый голод отпустил женщину. Напившись из родника, она снова отправилась в Тарасовку.
На этот раз село не выглядело сонным. Кроме обычных телег и пешеходов, туда-сюда сновали казаки. Калитку снова открыл прежний детина и сразу в лоб заявил ей:
— Хозяин велел гнать тебя взашей. Так что уходи. Не вводи во искушение.
Калитка захлопнулась, и по щекам женщины потекли горькие слезы. Она отошла чуть в сторону и, тихо рыдая, принялась ждать самого хозяина дома.
Ждать пришлось долго. Несколько раз в дом входили люди, но сам купец не показывался. И вот наконец заскрипели ворота и на улицу чинно-благородно вышла процессия. Пожилой купчина с супругой, три великовозрастных сына и некоторое число челяди.
Настасья бросилась в ноги купцу и ухватила его за сапог.
