Никитин кивнул и стал отдавать распоряжение своим людям, а я жестом поманил Суворова к себе. Тот подошел. Спина прямая как палка. Волосы уже поседевшие и знаменитый хохолок выбивается из-под треуголки.
— Рад встретиться с вами, Александр Васильевич, вне поля боя, — улыбнулся я.
— Не могу ответить вам тем же, — вздернул подбородок полководец. — Я бы предпочел именно поле боя.
— Ну, человек предполагает, а Бог располагает, — развел я руками, — не нам идти против провидения. Разделите со мной трапезу.
Я сделал приглашающий жест в глубь моего временного павильона, где стоял стол и буфет с закусками. Жан уже обеспечил мне и моим людям трапезу под звуки гильотин. И вполне готов был услужить еще раз.
Мы уселись за стол. За моей спиной тотчас же нарисовались двое рынд в кафтанах и с топориками. Кстати, как оказалось, топорики были не только церемониальным оружием. Парни каждый день тренировались работать с ними, и в их руках это было убойное оружие. Особенно при действии в тесной толпе.
Перед нами на столе появились пирожки и отпотевший графин с ягодным морсом.
— Если желаете чего-то алкогольного, то обращайтесь к Жану. Я, увы, обременен епитимьей и буду блюсти пост в ближайшие сто дней.
Суворов усмехнулся.
— Что, грехи свои отмаливаете?
— Не совсем. По приговору духовной консистории, что расторгла мой брак с Екатериной. Так что теперь у ее правления нет даже тени законности, — я наклонился к полководцу и добавил вполголоса: — Даже если бы я не был Петром Федоровичем.
И откинулся на спинку стула, улыбаясь. Суворов замер.
— В каком смысле?
— Читайте.
Я протянул ему одну из брошюрок, что маленьким тиражом изготовил Новиков и предоставил на мое рассмотрение. Суворов взял листки и принялся жадно их читать. А я потягивал ароматнейший морс из лесных ягод и размышлял над тем, как склонить его на мою сторону. Задача не казалась невыполнимой, но времени и определенных условий она потребует.
Суворов положил листки на стол и побарабанил пальцами.
— Ну, предположим, она узурпатор, — наконец сказал он, — но она за десять лет показала, что может править страной и содержать ее в порядке. А вы самозванец и разрушитель спокойствия. Так что выбор для любого честного человека очевиден.
Опять вздернутый подбородок и упрямо сжатые губы. Я вздохнул. Легко не будет.
— Порядок дело наживное. Пройдет год два, и я тоже наведу порядок. Но в этом порядке людей не будут продавать как скот и относиться к солдатам как к рабам. — я осторожно подбирал слова, дабы не усугубить ситуацию. — Насколько я понимаю, вы не из тех людей, что наслаждаются унижением других. Не из тех, кому невыносима сама мысль о равных правах всех подданных. Вас заботят только истинные качества людей. Как в подчиненных, так и в самом себе. Иначе солдаты не отвечали вам любовью. Поэтому уничтожение крепостничества не может для вас быть невыносимым событием.
— Позвольте, а как же доходы? С чего прикажете жить мне и прочим офицерам? — встрепенулся Суворов.
Я улыбнулся. Это уже конструктивный разговор пошел.
— Александр Васильевич, это в стародавние времена сеньор давал вассалу лен за службу. Иных способов сохранения лояльности не было. У нас это приобрело форму поместий. Но смысл был тот же. Государь отдавал часть своего потенциального дохода в кормление воинам. Но времена изменились. Теперь такая система — страшная обуза для развития страны. Государство теперь способно выплачивать содержание всем своим офицерам и чиновникам в денежной форме, а нежелающие служить вольны зарабатывать деньги сами. Как им угодно. Это справедливо.
Усиливая напор, я продолжал:
— Землепашцы, освободившись от рабства и беззакония, во много раз увеличат доходы государства. Свобода торговли и предпринимательства для всех сословий тоже обогатит страну. И этот нарастающий поток богатств будет достаточен для достойных жалований государевым людям.
— Это фантазии! — отмахнулся Суворов.
— Вовсе нет, — возразил я, — у нас будет еще время поговорить на эту тему, и я приведу вам сотни и тысячи примеров в защиту моей позиции.
Суворов хмыкнул и пробурчал в ответ:
— Лучше бы рассказали, как вам удалось разбить гвардию. Вот уж тайна, которая меня мучит. Не могли вы этого сделать. Одиннадцать полков, пусть некоторые и не полные, артиллерия и конница против толпы крестьян. Это немыслимо!
Я широко улыбнулся.
— Да никаких проблем, Александр Васильевич. Все расскажем. Все покажем. И с очевидцами пообщаетесь. Даже на воздушном шаре вас покатаем.
В глазах Суворова горел огонек живейшего интереса.
— А не боитесь, что я с вашими секретами убегу и потом вас бить буду?
— Да куда вы убежите? — пожал я плечами. — К концу лета я проблему армии Екатерины решу. Всю Россию под свою руку возьму. Так что бежать останется только в Неметчину. А там своих генералов пруд пруди.
Суворов гордо вскинулся, и я тут же поправился:
— Хотя таких хороших, как вы, у них, конечно, нет. И потому никуда я вас не отпущу. Ну а если в итоге к согласию мы не придем, то придется мне вас отправить на эшафот. Ибо гений ваш действительно опасен.
— Для вас? — усмехнулся польщенный Суворов
— Для России.
* * *
Вечер этого дня я провел в гостях у своей невестки. Помимо нас, за столом ожидаемо сидела княжна Агата Курагина, ставшая для принцессы бездонным источником слухов и сплетен обо мне, и совсем неожиданно для себя — бывший сенатор Волков, приглашенный мной лично. После зрелища сегодняшних казней он был несколько пришиблен и молчалив. Видать, мысленно не единожды взошел на эшафот вместе с теми из московского дворянства, кого он хорошо знал. Но у меня были на него планы.
Поскольку на меня была наложена епитимья, то стол был в основном рыбным и овощным. Приготовлено все было изумительно и очень сытно. Так что смирению и покаянию отнюдь не соответствовало. Впрочем, никого за столом это не беспокоило, а среди моих духовников, к счастью, не было ни одного фанатика, одни только прожжённые интриганы.
— Государь, — после ничего незначащих слов о погоде и еде начала Августа, — на суде все услышали часть истории о вашем чудесном спасении. Но что было дальше в том баркасе и кто был тот человек, в которого попали пули гвардейцев?
На меня с любопытством уставились все присутствующие и насторожила уши парочка лакеев, прислуживавших за столом. Я протер губы салфеткой и откинулся на стуле. Что ж. История придумана, и пора ее вбросить.
— Это был как раз казак Емельян Пугачев. Он помог мне бежать с мызы и выкупил этот баркас у одного чухонца. Когда мы грузились в эту посудину, пришлось зайти в воду выше колена, и вода затекла в мои сапоги. Это было неприятно, и я уселся на дно лодки, чтобы стянуть их. Плащ свой я отдал Емельяну, и тот его накинул на плечи, дабы его не унесло ветром. Он ставил парус, когда раздались выстрелы, и пуля попала ему в затылок. Казак рухнул прямо на меня, заливая мое лицо кровью.
Женщины ахнули от ужаса. Я же продолжал:
— Хотя ночь была светлая, как это всегда бывает в это время в Петербурге, но не умея управлять парусом и ориентироваться в море, я заблудился. Куда меня несли волны и ветер, я не представлял и отдался всецело на волю провидения. Вскоре поднялся сильный ветер, разыгралась волна. Баркас стало болтать и сильно кренить при порывах. Я бросился опускать парус, и тут суденышко мое изменило курс, парус наполнился ветром с другой стороны и меня ударом гика сбросило в море.
Снова вздох завороженно слушающих женщин.
— Знали бы вы, как я в тот момент запаниковал. Сердце колотилось у меня прямо в ушах. Мысли бессвязно путались. Я взывал к Господу, что-то ему обещал и чувствовал, как тают силы и мокрая одежда тянет меня на дно. Но Господь был милостив. Мой баркас, лишившийся моего безграмотного управления, все-таки зачерпнул воду и опрокинулся. Я наткнулся на его скользкое днище и сначала принял за тушу какого-то библейского чудовища, но потом сообразил, что это, и вцепился что оставалось сил. Так прошла ночь, и к утру ветер стих и волнение улеглось. Я боялся впасть в забытье и выпустить из рук спасательный мой плот, и потому осипшим голосом пел псалмы или шептал стихи.
