Но еще было не поздно, благодаря мне! Я не мог назвать ни корабль, ни маршрут по которому отправился Ройл, потому что мне никогда не приходило в голову спросить его об этом, но Койш, казалось, был уверен, что узнает. Он был уверен в себе, как ребенок, что является слабостью некоторых сильных мужчин. Он точно знал, что собирается делать, и это казалось самой простой вещью в мире. На другой стороне Ройла встретит человек, который приведет его в чувство, один из молодых людей Пинкертона, который будет следить за ним, пока это не произойдет. Либо он телеграфирует через свой банк все до последнего фартинга, либо этот молодой человек без лишних слов хлопнет его по плечу. Было восхитительно наблюдать, как мощный ум расчищает проволочные путаницы деталей в своем прыжке к живописному завершению; и у нас были дальнейшие демонстрации в нашу пользу, потому что в течение часа и более не было поезда, и это заставило изобретателя сесть на свой замечательный велосипед, который должен был накапливать силу холма, автоматически заводясь на уровне. Ничто так не глупо, как глупость гения, и я никогда не забуду, как этот великий человек упорно защищал свое единственное величайшее фиаско или как он рисовал схему на стене, не оклеенной обоями, в то время как Уво Делавойе и я присутствовали при этом с неискренней торжественностью.

Но Уво был не лучше, когда мы наконец остались одни. И его увлечение казалось мне самым безумным из двух.

– Все ясно, как божий день, мой добрый Гиллон! Этот парень Ройл приходит сюда честным человеком и тут же начинает карьеру мошенника без всякой на то причины!

– Значит, ты хочешь найти этого неземного?

– Нет, но он там – и этот случай еще хуже предыдущего. Старый сэр Кристофер был единственным трезвым человеком на своей собственной оргии, но мой сатанинский предок, кажется, очень хорошо справился с этим бедным животным!

– Не уверен, – мрачно ответил я. – Я уверен только в одном: мертвые не могут сбить с пути живых, и ты никогда не убедишь меня в этом.

Спорить было бесполезно, потому что мы были в этом вопросе как масло в масле и начинали признавать этот факт. Но я был благодарен Уво Делавойе за его отношение к другому вопросу. Я попытался объяснить, почему никогда не рассказывал ему о своей последней встрече с Аберкромби Ройлом. В этом не было необходимости, так как он понял меня мгновенно; и так было почти во всем, кроме этой извращенной одержимости, вызванной, по моему мнению, болезненным воображением, которое, в свою очередь, я приписывал той жалкой путанице, которую египетский климат сделал из внутреннего человека бедняги Уво. Хотя на самом деле он не был инвалидом, было мало надежды на то, что он будет год или больше пригоден к какой-либо работе; и я помню, как обрадовался, когда он сказал мне, что получил читательский билет в Британский музей, но очень огорчился, когда обнаружил, что его главной целью было преследовать его блуждающий огонек в Ведьмином холме, так как в местной библиотеке сделать это было уже невозможно. В самом деле, это было неподходящее место даже для самых здоровых интеллектуальных поисков. И все же Уво встретил Койша у моего офиса по дороге домой из музея, и именно там он и был, когда Койш снова приехал еще до конца недели.

На этот раз я был дома и изнемогал над списком отделки дома, когда моя стеклянная дверь потемнела и весь кабинет задрожал под его зловещей поступью. Стоя спиной к свету, маленький кругленький человечек казался совершенно черным от ярости; и если он и не грозил мне кулаком в лицо, то это впечатление, которое я до сих пор сохраняю о его внешнем поведении.

Его слова хлынули горьким потоком, но их смысл можно было выразить на одном дыхании. Ройл вообще не ездил в Америку. Ни на свое имя, ни на чье-либо другое он не заказал билет в лондонской конторе парохода "Вторник", ни на один из пароходов "Среда", ни на один из тех, что отплывали в следующую субботу. Поэтому Койш со свойственной ему убежденностью заявил в качестве неопровержимого доказательства, что данное существо не могло отплыть в Соединенные Штаты под каким-либо мыслимым обличьем или псевдонимом. Он сам обошел упомянутые лондонские офисы, вооружившись фотографиями Аберкромби Ройла. Это решило дело. Он также заклеймил меня в пылающих глазах моего посетителя как соучастника до или после побега и автора ложного следа на расследование которого он потратил впустую пару бесценных дней.

Бесполезно было защищаться, и Койш сказал мне, что это бесполезно. У него не было времени слушать "придурков в офисе", как он назвал меня в лицо. Я не мог удержаться от смеха. Все, что он хотел и намеревался выяснить – это местонахождение миссис Ройл – последнее, что я знал или о чем думал до этого момента, но в своем негодовании я отослал его на почту. В знак признательности он чуть не разбил мою стеклянную дверь.

Я вытер лицо и ждал Делавойе с небольшим терпением, которое иссякло, когда он вошел с сияющим лицом, особенно полным своих собственных вопиющих исследований в Блумсбери.

– Я не могу сегодня избавиться от этой гнили! – Воскликнул я. – Вот этот толстый дурак собирается напасть на след миссис Ройл, причем через меня! Женщина-инвалид, это может ее прикончить. Если бы это был он сам, я бы не возражал. Как ты думаешь, где он, черт возьми?

– Потом расскажу, – сказал Уво Делавойе, не шевельнув ни единым мускулом своего подвижного лица.

– Ты мне скажешь … Послушай, Делавойе! – Пролепетал я. – Для меня это серьезное дело, и если ты собираешься молчать, я бы предпочел, чтобы ты убрался!

– Но я не молчу, Гилли, – сказал он другим тоном, но с высокомерным блеском, который мне никогда не нравился. – Меньше всего я думал об этом. У меня и в самом деле есть довольно остроумная идея, но ты такой неверующий пес, что должен дать мне время, прежде чем я расскажу тебе, что это такое. Прежде всего, мне хотелось бы побольше узнать об этих мнимых спекуляциях, об этом явном бегстве и о том, замешана ли во всем этом миссис Ройл. Меня очень интересует эта дама. Но если ты соблаговолишь прийти к ужину, то выслушаешь мои соображения.

Конечно, мне было не все равно. Но за массивным красным деревом более просторных дней, хотя мы и имели его в своем распоряжении, мы оба, казалось, не были склонны возвращаться к этой теме. Делавойе собрал кое-какие отборные остатки отцовского погреба, гротескно не сочетавшиеся с нашей домашней трапезой, но явно в мою честь, и, казалось, настало время поговорить о том, о чем мы договорились. Я боялся, что знаю, какую идею он назвал "проницательной"; чего я боялся, так это нового применения его остроумной доктрины относительно местных живых и мертвых и жаркого спора в наших экстравагантных чашках. И все же мне хотелось знать, что думает мой спутник о Ройлах, потому что мои собственные предчувствия уже не были свободны от предчувствий, для которых имелись некоторые основания. Но я не собирался заводить эту тему, и Делавойе упорно избегал ее до тех пор, пока мы не вышли на улицу (со скромными трубками поверх этой Мадеры!). Потом его рука скользнула под мою, и мы в едином порыве двинулись по дороге к дому с опущенными шторами.

Все эти дни, во время моих постоянных прогулок, он смотрел мне в лицо своими закрытыми окнами, грязными ступеньками, пустыми трубами. Каждое утро эти отвратительные шторы встречали меня, как красные веки, скрывающие ужасные глаза. И как-то раз я вспомнил, что сам почтовый ящик был словно зубами вонзен во внешний мир. Но в этот летний вечер, когда дом встал между нами и благородной луной, все было так изменено и прикрыто, что я не думал ничего дурного, пока Уво не заговорил.

– Я не могу отделаться от ощущения, что здесь что-то не так! – воскликнул он вполголоса.

– Если Койш не ошибается, – прошептал я в ответ, – тут действительно что-то не так.

Он посмотрел на меня так, словно я упустил главное, и я нетерпеливо ждал, что он скажет. Но в Уво Делавойе весь вечер было что-то странное; ему было особенно нечего сказать в свое оправдание, и теперь он говорил так тихо, что я незаметно понизил голос, хотя вся дорога была почти в нашем распоряжении.