Оказывается, в этом году здесь было необычно много дождей. Обилию свежей растительности радовались не только скотоводы. Едва наступила ночь, как в лучах фар появились тушканчики. Такого их количества никогда не видел не только я, но и шофер, колесивший по Гоби всю жизнь. Монголы, кстати, неплохо разбираются в тушканчиках и даже называют их по-разному. Крупные длинноухие виды называются алагдаага (это слово стало их латинским названием), короткоухие емуранчики — емураанч, а мелкие зверьки — даахай.

Обалдевшие от яркого света фар, несчастные зверьки замирали, чуть шевеля ушами и длиннющими усами, потом вдруг срывались с места и уносились прочь огромными прыжками, виляя из стороны в сторону с помощью резких взмахов украшенных пушистыми черно-белыми «знаменами» хвостов. Емуранчики прыгали не так хорошо и нередко кидались прямо под колеса, так что мне стоило огромного труда никого из них не задавить. При этом я еще старался вести приблизительный учет (одних только тушканчиков-прыгунов за несколько часов было много сотен), да еще высматривал на обочинах дороги скрытных карликовых тушканчиков. Эти застенчивые большеголовые гномики размером с куриное яйцо прыгать почти не умеют, а при виде автобуса тихонько шмыгают в траву, так что заметить их очень трудно, а определить вид — еще труднее (в этом районе их три вида). Около полуночи тушканчики вдруг пропали. За всю вторую половину ночи нам встретились только несколько ушастых ежей, один-единственный гобийский тушканчик и крошечный джунгарский хомячок.

— О, Даланзадгад! — изумленно вскричал проснувшийся шофер, когда за час до рассвета мы въехали в поселок под этим названием — центр Южно-Гобийского аймака.

Ответом ему был дружный хохот: мужик так обрадовался возможности уступить мне руль, что почти всю дорогу проспал на заднем сидении, несмотря на тряску.

Моноголия делится на аймаки, примерно соответствующие нашим районам, а аймаки — на сумы, или сомоны, нечто вроде сельсоветов. Слова «аймаг» и «сум» означают и территорию, и центральный поселок, а центры территорий часто называют не собственным именем, а по названию территории. Например, Даланзадгад в других частях страны называют по его аймаку: Омнговь.

Шофер развез всех по домам, а меня — к себе в гости. Слегка выспавшись, наутро мы приехали на автобусе к местной природоохранной конторе. Перед ней несколько спортивного вида молодых людей копались в моторе УАЗика.

— Зохиолч-биологч (писатель-биолог) — представил меня шофер.

— Петра Дмитриевича знаешь? — спросили они.

— Знаю.

Ровно через час мы сидели в тенечке на экспериментальной делянке, закусывая водку-архи единственными на всю Гоби помидорами. Журчал арык, лилась с безоблачного неба песенка жаворонка, неспешно текла беседа, из машины доносился голос Виктора Цоя.

Ребята учились кто в Москве, кто в Одессе, и по-русски говорили без малейшего акцента. Они знали все свежие анекдоты и каждый очередной тост заканчивали словами: «А что мы много пьем, так это советское влияние».

— Передай Петру Дмитриевичу, чтобы он обязательно приехал. Таких дождей шестьдесят лет не было. Обычно здесь одна тырса (карликовый ковылек) да полынь растут, а сейчас видишь, все в цветах. Выпьем за него и за всех советских ученых. Пусть они всегда будут здесь как дома. Как у вас говорят: курица не птица, Монголия не заграница?

Все ехидно посмотрели на меня.

— У нас говорят «Болгария не заграница», а не «Монголия», — нашелся я.

— Молодец, выкрутился! — все радостно захохотали. — За дружбу народов!

Мое появление удачно совпало с приездом «проверяющего» из Улан-Батора, так что выпивка, закусь и развлекательная программа были приготовлены заранее. Доехав до массива барханных песков, мы устроили гонки на верблюдах. Монгольские верблюды — самые быстрые из двугорбых, хотя и уступают одногорбым беговых пород (к тому же на одногорбом удобнее сидеть, хотя на первый взгляд кажется, что должно быть наоборот). Ездить на верблюде гораздо легче, чем на лошади или осле, а тем более на яке или олене. Упасть с него можно только в совсем пьяном виде, а мы еще были вполне ничего.

Пообедать мы заехали на базу Интуриста. Гости с Запада живут там в идеально чистых беленьких юртах, рядом с душевыми, плавательным бассейном, рестораном и специально привезенными из Таиланда «массажистками». Но я слышал, как они жаловались друг другу, что «только эти дикари могли поселить нас в таком первобытном свинстве». На базе я познакомился с молодым пареньком по имени Коолт-баатар, который работал механиком. Узнав, что я хочу попасть дальше на юг, он оживился.

— Представляешь, я тут всю жизнь живу, а за горами ни разу не был.

Из дальнейшего разговора вяыснилось, что у него в гараже стоит уже отремонтированный джип, который надо вернуть хозяину только через четыре дня. Мы договорились, что совершим вылазку в пустыню, причем я оплачиваю бензин и питание, а Коолт отремонтирует машину, если что-нибудь случится. «Побег» был назначен на следующее утро, а пока мы с ребятами поехали в горы.

К югу от Даланзадгада тянется хребет Гурван-Сайхан («триста красавиц»), высотой до 2825 метров, последнее на восток звено Гобийского Алтая. Хребет состоит из двух частей, прижатых друг к другу по всей его длине. Южная часть — более древняя, это зализанные временем горы с округлыми вершинами. Северная часть — совсем молодая, голые черные скалы. По мере роста северной части речки, стекавшие с южной, пропилили ее насквозь, и образовались несколько узких глубоких каньонов, один из которых мы и собирались посмотреть.

Ущелье называется ‚лын-Ам (Щель бородачей) — здесь гнездятся бородачи, снежные сипы, черные грифы и беркуты. Во многих местах оно такое узкое, что можно идти, держась руками за обе стены сразу. Глубина его достигает тысячи метров, так что некоторые участки дна освещаются солнцем всего минуту в день.

Ребята остались в небольшой забегаловке у входа в теснину, предоставив мне три часа на то, чтобы пробежаться по ней туда и обратно. Это довольно легко, хотя часто приходится шлепать по воде, а во многих местах каньон перегорожен тысячами сетей больших черных пауков.

Каньон — настоящий оазис влажного микроклимата среди сухих гор Гобийского Алтая, и здесь можно увидеть несколько видов, более типичных для совсем других мест — например, стенолаза — похожую на роскошную тропическую бабочку сиреневую птицу с ярко-алыми крыльями. На более пологих склонах, где в изобилии растут барбарис и сладкий, как мед, крыжовник — настоящее царство грызунов, особенно много песчанок и алашанских сусликов. А под скалами прячутся единственные в Гоби ядовитые змеи — маленькие щитомордники. Пройдя все ущелье, я оказался в холмистых предгорьях, сплошь покрытых цветущими астрами. По верхним частям склонов были аккуратно разложены правильные темно-зеленые круги — кусты стелющегося можжевельника. Взобравшись на один из отрогов, я разглядел в бинокль стадо горных баранов, которые паслись в сопровождении стайки мелких птиц — кажется, монгольских вьюрков.

Вернувшись, я застал моих друзей в состоянии полного кайфа. Они как раз прикончили очередную бутылку и валялись на травке в окружении деловито сновавших по своим делам монгольских пищух. Ужинали мы в домике заведующего музеем природы, который заодно торгует футболками, марками и прочими сувенирами (у западных туристов особым спросом почему-то пользуются монгольские марки с изображением Микки-Мауса). Пока очаровательные дочки заведующего угощали нас бараниной, он жаловался мне на тяготы перестройки. У многих местных жителей, особенно старше тридцати, ностальгия по советским временам распространяется и на официально ушедшую в прошлое дружбу с Союзом. Поэтому, хотя каждое вновь избранное правительство спешит объявить об окончательной переориентации на Запад, отечественный путешественник может везде рассчитывать на самый теплый прием. Впрочем, традиции гостеприимства в степи распространяются на любого, будь он хоть китаец (их здесь не любят по-настоящему).