Ситуация, когда при живой матери дети оказывались без присмотра, в первые годы советской власти уникальной не являлась. Уже 18 и 19 декабря 1917 года в России были приняты декреты «О гражданском браке, детях и о ведении книг актов гражданского состояния» и «О расторжении брака»[5]. Эти документы стали основой принятого 22 октября 1918 года отдельного семейно-правового акта – «Кодекса законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве»[6]. Расторжение брака в тех условиях упростилось до предела. Закон уравнял статус законнорожденных и незаконнорожденных детей. Женщины же были вынуждены интенсивно работать вне дома и не имели возможности уделять достаточно внимания себе, семье и детям.
Воспитание детей в Советской России все более удалялось от семейного и материнского: абсолютное большинство детей росло в яслях и садах. Этому способствовало и то, что плата за их содержание была ничтожной[7].
Слева направо: Мария Чурова (Сорокина), ее сестра Надежда Галеева и дети: Афруз, Софья, Евгений
Нарком просвещения А. В. Луначарский еще в 1918 году в своей речи «О социальном воспитании», рассуждая о том, кто должен воспитывать ребенка – семья или общество, – признавал, что с приходом советской власти женщины начали работать, поэтому у них стало меньше времени, которое они могли уделять детям. Такие матери, – отмечал нарком, – «приходят и, обливаясь слезами, приводят детей, говоря: возьмите, мне нечего с ними делать». И этих детей, которые оказались за бортом семьи, должно было воспитывать общество, а остальных – родители, если у них была такая возможность. И действительно, идеи Луначарского были осуществлены на практике: появился такой тип детских домов, где воспитанники содержались на средства своих же родителей[8].
Ситуацию усугубляла организационная неразбериха первых лет советской власти: до начала 1920-х годов охрана материнства и младенчества относилась к компетенции Наркомздрава, вопросы помощи несовершеннолетним, в первую очередь беспризорным, оказались в ведении Наркомпроса, а детьми, совершившими правонарушения, занимались комиссии по делам о несовершеннолетних.
В тот период времени перспективными казались мероприятия по разгрузке детских домов (в виде оформления опекунства, патроната или усыновления над бывшими воспитанниками). В середине 1920-х годов даже предполагалось, что передача сирот на воспитание в семьи (патронат) могла стать основным способом устройства беспризорных детей.
Евгению Чурову в этом смысле повезло: он оказался в семье сестры своей матери. Она, как и ее муж, учительствовали. В справке, выданной в 1933 году на имя Н. Галеевой, говорилось, что у нее на попечении находится «круглый сирота» Евгений Чуров, родители которого «померли».
Передача ребенка на воспитание в крестьянскую семью не влекла за собой установления между ним и хозяевами крестьянского двора таких правовых отношений, как между родителями и детьми, а также смены фамилии несовершеннолетнего. В связи с этим при наличии близких родственных связей нередко прибегали к усыновлению. Первый семейный кодекс Советского государства отменял институт усыновления[9]. Тогда считалось, что опекуном детей являлось государство, а лучшей формой воспитания – общественное. Однако новый Кодекс законов о браке, семье и опеке 1926 года[10] восстанавливал усыновление.
Справка о сиротстве Е. П. Чурова, 1931 г.
Справка о сиротстве Е. П. Чурова, 1933 г.
Возможно, что решение не усыновлять Евгения было обусловлено желанием его родственников в тяжелые годы получать пособие на патронируемого ребенка, которое не выплачивалось в случае усыновления. Практика, когда родственники предпочитали усыновлению оформление патроната, была в то время весьма распространенной[11]. Этому способствовало и то, что несовершеннолетние, находившиеся на патронате, освобождались от платы за обучение в школе и получали учебные пособия бесплатно[12]. Кроме того, патронирование в конце 1920-х годов рассматривалось и в качестве способа разгрузки детских учреждений.
Осенью 1925 года Евгений пошел учиться в школу. Первые четыре класса он обучался в селах Николаевка и Верхнетроицкое Туймазинского района Башкирии. С 1929 по 1931 год учился в Туймазинской школе колхозной молодежи. Школьные годы Е. Чурова пришлись на время проведения многочисленных экспериментов и реформ, направленных на создание единой общеобразовательной цепочки от детского сада до высшего учебного заведения, каждое звено которой должно было составлять очередную более высокую ступень[13].
«Устав единой трудовой школы», утвержденный Советом народных комиссаров РСФСР 18 декабря 1923 года, восстанавливал девятилетнюю общеобразовательную школу для детей от 8 до 17 лет. Она состояла из первой ступени (4 года) и второй ступени (5 лет). Вторая ступень включала в себя два законченных концентра: первый – в три года и второй – в два. Школа первой ступени могла быть расширена до семилетнего обучения путем присоединения к ней первого концентра второй ступени[14].
В 1924 году Наркомпрос решил реорганизовать второй концентр школы второй ступени (восьмой и девятый годы обучения), придав ему профессиональный характер. Ставилась задача подготовить «массового квалифицированного сознательного работника в определенной отрасли труда». При этом профессионализация должна была осуществляться по следующим основным специальностям: производственно-технической, кооперативно-торговой, административно-хозяйственной и культурно-просветительной.
Евгений Чуров (второй справа в первом ряду) среди учащихся Аксеновского сельхозтехникума, 10 января 1934 г.
Профессионализация семилетней школы началась еще в 1923 году, когда на базе сельской семилетки были организованы первые школы крестьянской молодежи, в учебный план которых был включен ряд агротехнических дисциплин, а также обязательная сельскохозяйственная практика.
Вероятно, все эти реформаторские начинания власти и приводили к тому, что заведения, в которых учился Евгений Чуров, часто меняли свой статус, объединялись, разукрупнялись. Так, с 1931 по 1932 год он обучался в Туймазинском сельхозтехникуме. В 1932 году по расформировании техникума Е. Чуров был переведен в Аксеновский сельхозтехникум имени КИМа (Коммунистический интернационал молодежи) Башкирской АССР.
Обучаясь в сельхозтехникуме, в январе – марте 1935 года Е. Чуров проходил практику в качестве зоотехника в Туймазин-ском районном земельном отделе (РАЙЗО). В характеристике, данной ему 26 марта 1935 года заведующим РАЙЗО и старшим зоотехником, отмечалось добросовестное отношение Е. Чурова к выполнению своих обязанностей. Он не только проводил племенной учет и оказывал помощь «в организации районной племенной книги», но и «получил глубокую практику в коневодстве и свиноводстве»: участвуя в паспортизации лошадей, Е. Чуров «закончил ее аккуратно и раньше срока на 4 дня». В характеристике упоминается и об участии Е. Чурова в борьбе «за чистоту колхозных ферм от классово чуждых элементов». Трудно сказать, в какой форме практикант мог участвовать в борьбе такого рода. Скорее всего, это была ритуальная фраза, все более входившая в моду и становившаяся обязательной для любой характеристики того времени.
