Так я и поступаю однажды вечером, когда мы в тишине стоим у канала, в котором вода плещется о камни набережной с нежным и ленивым звуком. Я спрашиваю Пита, что нужно для развода, и он обещает взять на себя все хлопоты, мне же нужно лишь открыться Вигго Ф. Пит обещает платить за меня, чтобы я могла жить в пансионе, и содержать лучше, чем с этим справляется Вигго Ф. Может, я и сама буду себя содержать, отвечаю я. Сейчас я работаю над романом. Говорю так непринужденно, как будто уже написала двадцать, а это двадцать первый. Пит просит дать почитать, но я объясняю, что никому не покажу, пока не завершу книгу. Тогда он спрашивает, приду ли к нему поужинать как-нибудь вечером. Он живет на улице Сторе Конгенсгаде в небольшой квартире, куда перебрался после развода. Приглашение я принимаю, а Вигго Ф. говорю, что мне нужно навестить родителей. Я вру ему впервые, и от этого стыдно, потому что он мне верит. Вигго Ф. сидит за письменным столом над «Дикой пшеницей»: вырезает из гранок иллюстрации, рассказы и стихи и наклеивает их на страницы старого номера. Он действует бережно, и его фигура с большой головой склоняется под зеленой лампой – он излучает что-то похожее на счастье: журнал он любит так, как другие любят свою семью. Я целую его в мягкие влажные губы, и неожиданно на мои глаза наворачиваются слезы. У нас было нечто общее, пусть и немногое – но всё же, и вот я начала это разрушать. Мне грустно, оттого что моя жизнь вот-вот станет такой сложной, как никогда прежде. Но я задумываюсь и о том, как странно, что я ни разу не шла наперекор чужой воле, по крайней мере всерьез. Возможно, задержусь, предупреждаю я, моей маме нездоровится. Не стоит меня дожидаться.

Ну что, спрашивает Пит весело, всё прошло нормально?

Да, отвечаю я и чувствую себя счастливой. После романа с Акселем я считала, что со мной что-то не так, но это оказалось неправдой. Мы поели и выпили, и я немного опьянела. Мы лежим в просторной кровати с балдахином, доставшейся Питу от его матери, врача-окулиста. В комнате много причудливых ламп, мебель современная, на полу – шкура белого медведя. В вазе у кровати стоит роза, которая уже начала терять лепестки. Она от Пита. Кроме того, он подарил мне платье из синего бархата, которому пока придется повисеть здесь. Забрать его домой я не могу. Я нюхаю розу. Она больше не верит в размножение почкованием, смеюсь я. Это мне пригодится, вскрикивает Пит и вскакивает с кровати совершенно голый. Он садится за письменный стол, хватается за ручку и бумагу и что-то записывает. Закончив, показывает мне. Это его грук[2] для «Политикен», куда он каждый день пишет по такому четверостишью – едкому или шутливому. На листе – строки:

Я хвалю, и он отвечает, что мне полагается половина гонорара. Для Пита нет ничего запретного и постыдного в том, чтобы сочинять. Для него это как дышать.

Мёллера ждет сильный удар, злорадствует Пит. Когда вы поженились, все его друзья держали пари, сколько продержится брак – меньше или больше года. В срок больше года не верил никто. И Роберт Миккельсен позаботился, чтобы вы заключили брачный договор, – думал, что ты претендуешь на половину имущества мужа.

Какой же ты злобный, с удивлением бросаю я, какой же ты сложный.

Нет, отвечает Пит, просто я его недолюбливаю. Он паразитирует на художниках, сам таковым не являясь. Он совершенно не умеет писать.

Он тут ни при чем, замечаю я неловко. Мне не нравится, как ты отзываешься о нем. От этого у меня портится настроение. Я спрашиваю, который час, и мое короткое счастье медленно истекает. Комната наполняется прохладной серебристой тишиной, будто должно произойти что-то фатальное. Слов Пита я не слышу. Я думаю о Вигго Ф., который в свете настольной лампы склонился, работая над своим журналом. Я думаю о пари его друзей и о том, что сказать ему о разводе немыслимо. Иногда, произносит Пит нежно, ты так далеко и до тебя не достучаться. Ты такая очаровательная, и, кажется, я тебя люблю. Тебе можно писать, спрашивает он, почту приносят после его ухода на работу? Да, отвечаю я, можешь писать. На следующий день я получаю от него любовное признание. «Милая зверушка, – пишет он, – ты единственная, на ком я хотел бы жениться». Я в испуге звоню Вигго Ф. Что тебе надо? – спрашивает он раздраженно. Не знаю, говорю я, просто мне очень одиноко. Да брось ты, произносит он добродушно, я же приду вечером домой.

Я достаю роман и пишу, забыв обо всем на свете. Он почти готов. Я назову его «Обидели ребенка». Так или иначе речь идет обо мне, хотя со мной и не случалось того, что испытывают герои.

И ты, говорит Вигго Ф., покручивая усы – знак его хорошего настроения, – скрывала от меня всё это время?

Держа мой текст в руках, он смотрит на меня своими лучезарными голубыми глазами, настолько ясными, словно они только что из прачечной. Всё в нем чистое и аккуратное, и от него пахнет мылом и одеколоном. Он не курит – его дыхание свежее, как у ребенка.

Да, отвечаю я, хотела сделать сюрприз. Он действительно хорош?

Удивительно хорош, уверяет он, не придраться ни к одной запятой. Это несомненно большой успех.

Я чувствую, как от радости заливаюсь румянцем. В одно мгновение мне становятся безразличны Пит Хейн и планы развестись. Вигго Ф. – снова тот самый человек, о встрече с которым я мечтала всю жизнь. Он достает бутылку вина и разливает его по зеленым бокалам. Сколь[3], произносит он с улыбкой, поздравляю. Мы оба сначала хотим попробовать обратиться в «Гюлендаль», хотя там и не взяли мои стихи. Они только что приняли роман Вигго Ф., через который я никак не могла продраться. Он же считал, что я слишком молода, чтобы вникнуть в суть его книги, и здесь нечего поделать. В этот вечер нам вместе хорошо, точно до свадьбы, и мысли о словах, которые мне скоро предстоит ему сказать, кажутся такими же далекими и призрачными, как и мысли о том, что должно произойти через десять лет. В последний раз мы снова так по-настоящему близки. Мы наедине за плотными задернутыми шторами в зеленой гостиной, мы делим друг с другом то, чего еще не видел мир, разговариваем о моем романе, хотя и пора ложиться спать и мы оба зеваем между глотками вина. Вигго Ф. никогда не напивается и терпеть не может, когда это делают другие. Он много раз выставлял из дома Йоханнеса Вельцера, когда тот, пьяный, пылкий и потный, расхаживал туда-сюда и хвалился романом, над которым работает. Он убьет роман своей болтовней, говорит Вигго Ф. Он считает, что Йоханнес написал одну-единственную достойную строчку за всю жизнь: «мне дороги волнения и дальние путешествия». Впрочем, ясно как день, что пить нужно в меру и уходить вовремя. Собираются у нас часто. В такие моменты я иду в колбасную лавку на Амагерброгаде: как и моя мама, готовить совсем не умею, разве что самые простые блюда.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.