Домик в деревне я купила вскоре после карантина, который с большим трудом и ущербом для нервной системы – и своей, и кота – кое-как пережила в городской «однушке» без балкона.

Шура, бедный мой Шуруппак, был настолько сильно травмирован необходимостью постоянно и неотлучно пребывать в одном ограниченном пространстве со мной, любимой, что начал линять, как весенняя белка. Я замучилась собирать по дому клочья рыжей шерсти, смотреть в тоскливые зеленые глаза и выдумывать изыски, которыми можно разнообразить кошачье меню и взбодрить несчастное животное. Как только карантин закончился, мы с Шурой рванули в деревню к тетке Вере, а уж она надоумила нас купить домишко по соседству.

– Не барские хоромы, конечно, – агитируя меня на переезд, с достоинством отмечала родственница, – но всяко попросторнее твоей городской конуры. И садик есть, и огородик, и мы с Митяем рядом будем, чем сможем – подсобим завсегда, чай, не чужие люди, а родная кровушка…

Домишко продавался срочно, цену за него просили невеликую, моих сбережений как раз хватало. Я решила, что это знак, и стала домовладелицей. Правильное ли это было решение – не знаю, время покажет. Но Шуруппаку деревенская жизнь понравилась. Линять он перестал, наоборот, замеховел и потолстел.

И то сказать, не потолстеть на деревенских харчах сложно… С этой тревожной мыслью я ущипнула себя за бочок – не отложились ли на нем уже утренние теткины пироги? – и решила, что ничего, кроме бутылочки вина, покупать не буду.

Морщась от того, что слегка перестаралась со щипком, я вошла в магазин и встала в очередь. Три тетки, образующие ее, тут же оглянулись и через плечо уставились на меня. Они потаращились, вразнобой покивав на мое вежливое «доброе утро!», а потом скучковались, нарушив четкое линейное построение, и зашушукались. Да в чем дело-то? Что сегодня с бабами такое?

На всякий случай я внимательно посмотрела на свое отражение в витрине с колбасными изделиями. Свет мой зеркальце из нее получилось так себе, мутное, но вроде бы выглядела я нормально. Не милее всех на свете, не белее и не румянее, но и не дурнее толстой бабы в калошах на босу ногу, мужской футболке и линялых велосипедках, вставшей в очередь за мной.

При этом на бабу в калошах никто и внимания не обратил! А на меня продолжали посматривать, перемежая взгляды конспиративным шушуканьем.

Терзаясь смутными сомнениями и испытывая нарастающий дискомфорт, я кое-как дождалась, пока все впереди стоящие и назад оглядывающиеся отоварятся. Увы, из магазина они не вышли, а рассредоточились по помещению, продолжая бросать на меня любопытные взгляды.

– Ну, что?! – не выдержав, сердито выдохнула я в мясистое лицо продавщицы Любани, уставившейся на меня во все глаза.

– Это я должна спросить – что? – густым голосом прогулочного теплохода пробасила Любаня – женщина большая и крепкая, в одном лице и продавец, и грузчик, и, если надо, вышибала.

– В смысле?

– Брать что будешь?

– Вон тот портвейн. – Я указала на полку со спиртным в тылу Любани, целясь в бутылку, щедро усыпанную нарисованными медальками.

Бабы, рассредоточившиеся было по магазину, сползлись в кучку, как примагниченные, завздыхали и заахали.

– Пить будешь? – со стуком переставив затребованную бутылку на прилавок, прямо спросила Любаня.

– Буду, – не стала запираться я.

– С горя или с радости? – Любаня неожиданно мне подмигнула.

Бабы придвинулись ближе.

– В смысле?

Продавщица неожиданно смутилась:

– Ну, мож тебе понравилось…

– Что? – Я ничего не понимала.

– Ну это ваше… бац-бац, трах-бах…

– Да что ж ты, Любка, такое городишь, а?! – возмутилась вдруг толстуха за моей спиной. – Какой же бабе понравится, когда ее сильничают?!

– Чего?! – Я обернулась к непрошеной защитнице.

– Ну, без согласия это самое… бац-бац, трах-тарарах, – сочувственно сказала толстуха. – Я тебя, девка, понимаю. У меня первый муж был такой, никогда и не спросит, сразу юбку задирать и на кровать валить. Уж как я рада была, когда он помер, кобель похотливый!

Зрительницы-слушательницы разом перекрестились и укоризненно зацокали.

– Знаю, нельзя так говорить, а только правда это: радовалась я смертушке евойной, сама бы гада прибила! – Толстуха не затруднилась выдать новое шокирующее откровение.

– Так и она, говорят, его чуть не прибила! – кивнула на меня Любаня. – Дрыном по кумполу долбанула, как мама не горюй!

– Шваброй, – машинально поправила я, уяснив наконец, какой-такой сюжет мы обсуждаем.

– Что, правда?! – Любаня грудью страстно налегла на прилавок. Тот затрещал.

– Про швабру – правда, – подтвердила я, доставая из кошелька купюры, чтобы расплатиться за вино: пластиковые карточки в магазине-лабазе не принимали. – А про бац-бац в смысле трах-тарарах – вранье, чья-то выдумка. Не было у нас с ним ничего такого!

– Поня-а-а-атно. – Любаня неловко – не отрывая от меня восторженного взора – отсчитала сдачу и сунула прямо в руки бутылку. – Но ты выпей, выпей… Хуже не будет…

– Спасибо, – поблагодарила я разом и за обслуживание, и за совет, и за трогательное внимание к моей личной жизни.

Бабы расступились, я вышла из магазина и, вся кипя, пошла прочь, нервно размахивая бутылкой.

Ай да Митяй! Ай да братец, по совместительству участковый! Это же он, не иначе, на радостях от успешного задержания сболтнул кому-то про бац-бац, и противную сплетню теперь уже не остановить – она будет ходить по деревне годами, обрастая подробностями и превращаясь в эпический сказ «Про бац-бац в Пеструхине, или Как Ляська охальника беглого дрыном по кумполу долбанула»!

Все, я уже без пяти минут героиня местного фольклора. Надо же, а? Иные люди за всю жизнь ни одного упоминания в летописях не удостаиваются, а я в Пеструхине всего два месяца прожила – и нате вам!

– Вот с-спас-с-сибо тебе, Митяй! – рассерженной змеей шипела я, на ходу репетируя грядущий разговор с народным сказителем-участковым. – Ш-ш-штоб я без тебя делала, а? Прозябала бы в неизвес-с-с-стности!

Сердито бормоча себе под нос, я даже не заметила рычания автомобильного мотора за спиной, отреагировала только на сигнал клаксона.

Я шустро отскочила, в прыжке обернулась и увидела синюю «девятку» участкового. О, на ловца и зверь!

Митяй головой и одним локтем высунулся в окошко и, увидев, что я его наконец заметила, вздохнул с прискорбием:

– Ляська, ты вроде еще не бабка, а уже глухая!

Бутылка в моей руке сама собой перевернулась, укладываясь в ладонь горлышком вниз – очень удобно для ближнего боя.

– Ты че, э, ты че? – заволновался Митяй, совершенно правильно оценив мои манипуляции с бутылкой.

Он даже дернулся, включил заднюю скорость и отодвинулся от меня вместе со своей колымагой на безопасное расстояние.

Я прищурилась и взвесила бутылку в руке, прикидывая, доброшу или не доброшу? В школе по физкультуре у нас был такой зачет – метание гранаты. Помнится, я его сдала, хоть и с третьей попытки. Мало я вина взяла. Надо было не одну бутылку, а три…

– Тьфу ты, психическая! – выругался Митяй и откатился еще метров на двадцать.

Я мягким тигриным шагом пошла к нему – с бутылкой в замахе и самым зверским выражением лица.

– Алиса Юрьевна, вы в уме ли?! – Участковый (вот не брат он мне более, не брат!) вывалился в распахнутую дверцу, по продавленной колее отважно покатился мне навстречу на своих двоих, широко раскинув руки, чтобы прикрыть своего четырехколесного друга, и рокоча, точно шар в боулинге. – Вы на кого бутылку поднимаете? На представителя службы охраны правопорядка! На сотрудника полиции! При исполнении, между прочим!

– Все, ты доисполнялся уже! – рявкнула я в макушку подкатившего представителя и сотрудника – Митяй ниже меня сантиметров на пятнадцать.

Белые пушистые – фамильные! – волосики на голове не-брата-мне-более нервно взвихрились.

– Лясь, ты че, а? – Участковый снизу вверх выкатил на меня голубые глаза.

Я вздохнула.