Иду по лесной тропе, качаюсь от голода. Встречаю какого-то деда. Он взял меня ночевать, уложил на печь. Они со старухой ужинают, едят картошку и огурцы, а я стесняюсь попросить. Потом дед позвал к столу. Говорит: "Гордый вы народ, партизаны!" Мне приятно. А все-таки опасаюсь сознаться, что действительно партизан. Отнекиваюсь. Оказывается, этот дед заметил, что у меня под рубашкой граната. "Я, говорит, сыночек, понимаю, кого тебе надо. Партизаны вот в той стороне". И показал мне на лес, где областной отряд. На прощание подарил мне еще одну гранату.

Утром я пошел сюда. И получилось так, что я оказался в нейтральной зоне - между немцами и вами. "Ну, думаю, пропал". И решил, будь что будет, полезу к вам. Лучше от партизанской пули погибнуть, немцы бы меня, наверное, пытали...

Володя Тихоновский, несмотря на свой малый рост, стал отличным бойцом. Он был одним из инициаторов комсомольского движения за овладение всеми партизанскими профессиями. Ходил в разведку, изучил в совершенстве пулемет, миномет, противотанковое ружье. Участвовал в нескольких подрывных операциях на железных дорогах. Кстати сказать, за три года жизни в партизанском отряде Володя очень окреп и вытянулся. Теперь его уж никак не назовешь малышом.

Но приходили в отряд не только люди с чистой совестью. Пришел хлопец, лет семнадцати, Тимофей Фамилию его называть не стану, зачем молодому человеку портить жизнь воспоминаниями об этом эпизоде.

Тимофей - хлопец видный, плечистый. А на заставе - расплакался.

- Чего ревешь, дурень?

- Вы меня бить будете.

- Значит, заслужил? Рассказывай-ка, брат, за что тебя бить?

- Ведите до командира.

Повели его в особый отдел. Такой к тому времени создали специально для борьбы со шпионажем. Во главе этого отдела стоял Новиков. Пока Новиков задавал ему общие вопросы: откуда пришел, сколько лет, кто родители, Тимофей отвечал довольно бойко.

- Теперь, - сказал в заключение Новиков, - выкладывай, зачем пожаловал.

Тут Тимофей опять расплакался.

- Мамку тебе, что ли, позвать?

- Визьмить мене до себе. В партизаны. Не можу я бильше у нимцив.

- У тебя, брат Тимоха, на душе не все что-то ладно. Говори-ка правду. В полицию поступил?

Проницательность Новикова поразила Тимофея.

Он с минуту молчал. Потом буркнул:

- Виновен я. Бийте. Я бил и меня бийте.

- Тебя начальник к нам послал?

- Ни, сам.

Он клялся и божился, что в полицаи был завербован силой. И никому вреда не делал, только строем шагал и винтовку чистил.

- А вчера вызвал мене начальник и в сарай послал. Там пять чи шесть нимцив стоят. И Василь Коцура к лавке ремнями пристегнут. Хороший такий хлопець - Василь, дружок мий... Вин кузнецом у нас. Гляжу, морда у него сильно побита, кровь с носа капае. Так жалко мени его стало...

- Выходит, значит, ты, парень, сильно жалостливый?

- Я драку, товарищ начальник, зовсим не терплю. Ребята у нас в селе подерутся - я завсегда разнимаю. И бабы меня просили: "Иди, Тимоха, там пьяные схватились, - разведи".

- Так зачем же немцы тебя позвали?

- Тилько я в той сарай вошел, старшой нимец приказывает старосте: "Зови народ". Поки народ збирался, он всем другим нимцям показывает на меня, лопочет по-своему. Потим велел телогрейку скинуть и рукав у меня закатил. Потим дае мени в руку, на которой рукав закатан, плетку: "Бий!"

- И ты, сучья душа, бил своего друга!

- Да, слухайте, дядю, - голос Тимофея опять задрожал. - Я говорю тому нимцю: "Це мий дружок, не можу его бити..." Так той нимец пистолет до морды сует.

- И ты бил?

- Ну, а як же? Вин пистолет до морды и ногами топочет. И так лается, аж мне темно стало. Бью, а сам плачу, сильно жалко мени Василя.

- За что же ты его бил, за какое преступление?

- Не знаю. Староста объявлял, так я дуже хвилювався, не понял.

Новиков привел его ко мне.

- Решайте, Алексей Федорович, что с этим субъектом делать.

Позднее в партизанские отряды пришло немало раскаявшихся полицаев. Этот явился первым. Волнение, слезы - все в нем было хоть и наивно, и глуповато, но искренно. Он повторил мне всю историю сначала.

- Что же, - спрашиваю, - друга своего битого ты, значит, там бросил?

- Ни, дядю. Я его с собой взял.

- Так где же он?

- В лисе. Вин дуже утомился. "Положь, - говорит, - меня, Тимоха. Я трохи отдохну. А ты поки сам до партизан сходи". Я его на плечах с километр тащил. Кричит: "Боль очень сильна, положь!"

- Ранен он, что ли?

- Ни. То я его так крепко побил...

Заметив наши неодобрительные взгляды, он стал торопливо объяснять:

- Нимец пистолет в морду торк: "Бий, - требует, - крепче!" Я, дядю, як мог тихо бил. Да рука у мене дуже тяжела.

Я послал санитаров за Коцурой. Действительно, лежит под кустом, охает. Принесли его. Фельдшер наш положил на рубцы компресс. Потом Коцура рассказал, как все случилось. Он, несмотря на запрещение, после наступления темноты играл на гармошке. Начальник полиции приказал его выпороть.

Спросили мы потом Василя, какого он мнения о Тимофее.

- Тимоха хлопец безобидный. Не стал бы вин бить - его бы выпороли, а может, и пристрелили.

Через месяц у этого "безобидного" хлопца было на личном счету три убитых немца. Кроме того, он привел живыми двух "языков". "Языки" стали его партизанской специальностью. В разведку и на охоту за "языками" Тимофей и Василий ходили всегда вместе.

*

И уж совсем неожиданным был приход одной нашей старой знакомой.

Как-то рано утром на территории лагеря задержали пожилую женщину. Когда ее спросили, что она в лесу делает, ответила, что мужа ищет.

- Кто такой, как фамилия?

- Мий муж, - отвечает, - руководящий чоловик. Вин самому товарищу Орлову друг.

- Какой еще Орлов? - спрашивают ребята на заставе. - Не знаем мы никакого Орлова.

- Ну, Орленко.

Такая осведомленность неведомой никому женщины показалась ребятам подозрительной.

- И Орленки никакого не знаем. Говори толком, кого надо? Как фамилия мужа?

- Ну, чего вы, - отвечает, - дурью мучаетесь. Федорова мне нужно. Вин и мужа моего знает. Партийный мий муж, секретный чоловик. Кличка его партийная "Серый".

Посоветовавшись на заставе, ребята решили, что вести ее ко мне так нельзя. Решили предварительно обыскать. Попросили снять полушубок. Она не захотела. Прикрикнули на нее. Она тоже за словом в карман не полезла, ответила так, что ребята окончательно разозлились, стали с нее полушубок стягивать. Она заорала на весь лес:

- Ратуйте, люди добрые, грабят!

Не знаю, чем бы все это кончилось. Но случилось так, что я находился недалеко от заставы, услышал крик и пошел на заставу. Ко мне кинулась высокая, изможденная женщина. Обрадовалась, будто родного увидела:

- Олексий Федорович, вы ли это, голубь? Да який же вы стали солидный, представительный! Значит, то верно, люди кажут, что вы тут за главного, значит, то правда, что партизаны силу имеют?..

- Подождите-ка, успокойтесь. Я что-то не узнаю...

- Да ведь Кулько я, Мария Петровна Кулько. Помните, в Левках к нам заходили, мужа моего с собой забрали?

Она с тех пор переменилась ужасно. Лицо землистого цвета, руки костлявые, и только глаза по-прежнему светятся недобрым огоньком. Платье на ней драное и грязное, на ногах огромные мужские валенки. Ребята ей вернули полушубок. Она его поспешно надела и снова обратилась ко мне:

- Разговор до вас есть, Олексий Федорович.

В моей землянке, разогревшись у печки и выпив махом полстакана спирта, Мария Петровна обратилась ко мне с такой, весьма примечательной просьбой:

- Верните мужа моего, Олексий Федорович. Дитки без таты нияк не можут, плачут. Кушать нам нечего. Забрали все полицаи, гады прокляты. Ушла я с дитками из Левок, просто сказать сбежала. По людям ходим, кусок просим... Пожалейте, Олексий Федорович, ведь четверо у мене диток.