Люди выбегают из землянок.
- Что случилось, какая еще новость?
Начальники отмалчиваются. Ничего, бойцы все равно узнают. Спрашивают у постовых:
- Кто прибег?
- Кажется, из Козлянич. Фамилию назвал - Васюк.
- Это какой же Васюк?
- Федоровского адъютанта братеник...
- А чего мокрый?
- Говорит, вплавь. Говорит, плохи там дела. Прибыли каратели СС.
Снова кто-то заявился. И снова плохие новости. Хороших новостей совсем не стало.
Немного посмеялись, когда пригнали с лесной дороги возок. Заиндевевшая мохнатая лошаденка тащит кучу хвороста. Рядом с возком два старика. Вышли навстречу возку из своей землянки командиры. Стали расспрашивать.
- Кто такие?
- За хворостом...
Часовой перебивает:
- Да не слушайте их. Они с хворостом в лес едут.
- Простите, господин. Мы топор потеряли, так обратно поехали...
- Что ж это ты, двадцать четыре года при советской власти жил, а за три месяца оккупации забыл слово "товарищ"?
- Так бьют и староста и немцы.
- А что ж твой приятель без "господина" обходится? Или его не бьют немцы, своим считают?
Второй старик, усмехнувшись, говорит:
- У меня зубов нет. Хочу шказать гашпадин, а получается гашпадин. Шказал раз, так побили...
Раскидали хворост. Лежат под хворостом, обнявшись, худенький парнишка еврей и чернявая девочка лет шестнадцати. Оба закоченели, дрожат, молчат...
- Что ж это у тебя за товар, а, "гашпадин"? Рассказывай!
- А то верно, что вы партизаны?
И старики рассказывают. К ним в село прибежали вот эти двое. Комсомольцами называются. Брат и сестра Непомнящие. Они из Мены прибежали. Там тоже эсэсовцы. Там стреляют и вешают. Там насилуют девушек. А местные партизаны плохо вооружены... разбежались.
Переглядываются люди с винтовками. Хмуро посмеиваются. Они ведь тоже не очень вооружены...
Прибегают связные, возвращаются разведчики...
Немцы заняли Гулино. Кавалерийская группа под командованием Лошакова и Дружинина отступила в глубь леса без сопротивления.
Из Добрянки, за восемьдесят километров, пришла группа с Марусей Скрипка во главе. И в группе той Артазеев, парень очень смелый, так говорят все, кто его знает. Но и эти товарищи принесли печальные вести. В упорных боях разгромлен Добрянский отряд. Командир Явтушенко, он же и секретарь райкома, погиб в бою. Председатель райисполкома Эпштейн тяжело, может быть, смертельно ранен.
Их из Добрянки семь человек. Они едят и рассказывают. Торопятся жевать и торопятся рассказывать. Всюду на дорогах немцы. На автомобилях и на мотоциклах и сотни верховых мадьяр...
Из Чернигова, из самого города, через своих людей по эстафете сообщают: группа товарища Толчко попала в лапы гестапо. Все после долгих истязаний расстреляны. Десятки виселиц в Чернигове. На одной висят мужчина и женщина, на их головах - мешки, лиц не видно. И прикреплены: к женскому трупу печатная надпись - Мария Демченко, а к мужскому - Федоров*.
_______________
* Позднее стало известно, что немцы "вешали" так многих из тех,
кого знал народ. Просто заготовили заранее надписи и прикрепляли их к
трупам казненных. Меня, например, "повесили" три раза в Чернигове,
два раза в Нежине и, кроме того, "вешали" неоднократно в районных
центрах.
- Как же это? Ведь Федоров - вот он, перед вами. А Демченко не черниговская вовсе. Она в эвакуации...
Пожимают вестники плечами:
- Не знаем.
Вернулся из Корюковки со своими ребятами Балицкий. Правду, оказывается, рассказал Николай Кривда. В местечке немцы. Местечко горит. И дом Кривды на самом деле взорван, весь развалился. На обратном пути зашли разведчики туда, где стоял раньше Корюковский отряд. Землянки раскиданы, нашли семь трупов партизан. Где остальные? Ушли, а может, взяты в плен?
Идут, идут, ползут сюда, к заснеженным землянкам, в лес, люди со всех концов области. Только слышно: расстреляны, убиты, арестованы...
Лес ведь тоже не крепость. И не такой уж большой и густой...
Только наступили сумерки, а уже видно огромное зарево над Корюковкой. И в другой стороне - тоже красные облака.
Казалось, смятение, растерянность царили в лагере. Посторонний глаз не разглядел бы наступательного духа, продуманности действий, плана.
На самом же деле командиры хоть и давно совещались, но не спорили, а именно работали над планом операции. Конечно, руководители, а среди них и я, не могли оставаться равнодушными, не могли спокойно относиться к таким донесениям разведчиков и связных. Но выход из создавшегося положения оставался лишь один: наступать.
Наш главный козырь был, как это ни странно, в самоуверенности немцев. Наши люди - разведчики и активисты из Погорельцев - сообщали, что гарнизон расположился со всеми удобствами. Много пьют, много едят, ночами устраивают веселые попойки, а спать ложатся - раздеваются.
Много их туда наехало. Человек пятьсот - не меньше. Было очень радостно узнать, что разведчики наши встретили среди погорельского населения сочувствие и желание во всем помочь. Только благодаря колхозникам Погорельцев на плане, который вычерчивал Рванов, появлялось все больше разведанных точек: штаб, пулеметные гнезда, стоянки автомашин, склад боеприпасов, склад горючего, квартира майора Швальбе и квартира лейтенанта Ференца.
Больше других помог нам Вася Коробко - четырнадцатилетний ученик Погорельской школы. Худенький, темноволосый крестьянский хлопчик. Он давно уже просился в отряд. Приходил несколько раз к Балабаю, уговаривал:
- Возьмите, Александр Петрович. Я любые испытания выдержу. Я ведь маленький, где угодно пролезу и не буду бояться никогда!
Но Балабай все же не решился взять его в отряд. Тогда Вася стал просить, чтобы дали ему хоть какое-нибудь задание. Ему посоветовали устроиться, в немецкой комендатуре. Она разместилась в здании бывшего сельсовета.
- Немцам сапоги чистить? - хмуро спросил Вася.
- Ты же сам сказал, что готов на любые испытания...
И он действительно подметал полы, чистил немцам сапоги, сумел расположить их к себе настолько, что его ни в чем не заподозрили, даже когда на двери самой комендатуры появилась листовка нашей лесной типографии.
Переполох тогда в Погорельцах поднялся ужасный. Немцы сорвали полы в пяти хатах. Они почему-то решили, что если типография "подпольная", то и действительно должна располагаться под полом.
Вася передал нам через Балабая подробнейший, нарисованный им самим, план Погорельцев. На этом плане хата, в которой жил комендант, была изображена в разрезе.
- Вот это кровать, - объяснил он. - На кровати лежит, головой к окну, сам комендант. Чтобы вы не перепутали, я нарисовал на его лбу свастику.
В ночь на 30 ноября к нам пришла пионерка Галя Горбач и, страшно волнуясь, рассказала:
- В нашей хате самый тайный нимець стоит. Офицер и денщик его, красивый, как офицер. Эти двое, когда другие спят, все шепчутся. У них особый чемайдан есть, они его от всех прячут. То закидают тряпками, то в подпол спустят. Вчера на конюшню тихо пошли, в навоз закопали.
- Что же ты думаешь в том чемодане?
- А я не знаю. И мамка не знает. Они шепчутся, а мы у окна стоим, слушаем. Только они по-нимецьки, непонятно.
Мы, конечно, поблагодарили Галю. И маме просили передать партизанское спасибо. Хотели послать с ней провожатого. Отказалась. Было ей не больше четырнадцати лет. Перед уходом попросила, и глазки ее разгорелись при этой просьбе:
- Дайте мени, колы не жалко, одну гранату. Одну-единетвенную. У Поли Городаш целых три есть, только она жадная. Мы с ней закадычные подружки, но ни за что не дает.
- А зачем тебе граната?
Она хитро улыбнулась:
- Люди балакают - у вас тех гранат сорок ящиков, а может, еще и больше. У вас они так лежат, а я кину...
Капранов восторженно расхохотался. Утирая слезы, он повторял:
- От це дивчина, от то партизанка!
