* * *

Проснулся я, как обычно, в шесть утра - от ржавой трескотни до тошноты надоевшего будильника. "Сегодня же выброшу этот трамвайный колокол, куплю что-нибудь с более мелодичным звонком",- подумал я, прекрасно зная, что и завтра, и через месяц эта же трескотня будет поднимать меня с теплой постели и кидать в объятия неуютной жизни. Кровать... Вспомнился вчерашний день (если его вообще можно назвать днем?). Шайтана моего купили. Ему было обещано все, чего жаждет душа карьериста, и он тут же забыл свои обиды на департамент, свою "борьбу из-за принципа". Скрепив договор остатком "Арамейского" и расчетливо-деловым лапопожатием, шайтан поспешно покинул кабинет заведующего. Я с трудом догнал его недалеко от дверей департамента. - А, извини, я забыл про тебя, - сказал он с оттенком надменной рассеянности в голосе. - Ну, что ты еще хочешь посмотреть у нас? нетерпеливо спросил он, ясно дав понять, что на мою дальнейшую судьбу ему, мягко говоря, наплевать. - Отправь меня обратно. Теперь мы с тобой будем работать в противоположных лагерях. - То есть как? - снисходительно посмотрел он на меня. - Очень просто. Я многое понял. Теперь знаю, как и против чего надо бороться. - Ты? - шайтан издевательски расхохотался. - Ты будешь бороться против этих, своих, как их там... Нет, я не могу, спасите меня, я сейчас лопну от смеха, ха, ха, ха... Они же расправятся с тобой просто так, между прочим, ради потехи, ха, ха, ха... В это время откуда-то появилась моя кровать. Шайтан уложил меня на нее, как ребенка, продолжая безудержно смеяться. А у меня почему-то то ли от обиды, то ли от злости перед глазами все начало расплываться и меркнуть. Постепенно во мраке растворился и хохочущий шайтан. И вот, разбуженный будильником рано утром, я по привычке, как запрограммированная машина, начал собираться на работу, в институт. Дома на меня не обратили никакого внимания. Видно, ловкий шайтан устроил так, что моя отлучка осталась незамеченной. Кто знает, быть может, на Земле оставалась моя тень, которая без труда выполняла мою пассивную роль в жизни. Я намеренно вышел из дома пораньше, желая дойти до института пешком. Хотелось пройтись по прохладным улицам утреннего города, собраться с мыслями, обдумать дальнейшие действия. Все вокруг - в густой, нежной зелени. Неповторимо приятный шум только что проснувшегося города. Крепко ухватившись за руки спешащих родителей, шли маленькие мальчики и девочки с еще не стершимися следами сладкого сна на лицах. Они спешили в детские садики... Меня окружала реальная жизнь. Нет, в "том" городе я всего этого не видел... Какой глупейшей псевдофилософской говорильней я занимался с шайтаном! О каких "вмешательствах со стороны" и о каких "кознях", влияющих на дела и судьбы людей, могла идти речь! Путешествие в эту... преисподнюю - это какой-то кошмар, скомбинированный только лишь из худших частей реальных событий, притом в сильно искаженном виде... Быть может, я на время "впал" (в моем состоянии это было немудрено) в одно из часто упоминаемых современными фантастами "параллельное с нами подпространство" нашего "многоступенчато-многомерного материального мира"? Там, говорят, все происходит в несколько искаженном виде, в силу другой метрики существующих там моральных и этических норм... И само "явление" шайтана мне, видимо, не случайно. Он мог "явиться" только к человеку, находящемуся, подобно моему, в позорно-беспомощном состоянии. К человеку, уверенному в себе и в преодолимости любой несправедливости и, самое главное, человеку не одинокому, он не подошел бы даже на пушечный выстрел... В одном прав мой проворный компаньон. Причина всех зол кроется здесь, на Земле - в нас самих... Отчаявшись, запутавшись в мелких неприятностях, мы зачастую кидаемся искать ее либо "наверху", либо "внизу". Свое же плавание по течению пытаемся оправдать бесполезностью и бесперспективностью всякой борьбы. Все-таки общение с шайтаном дало мне кое-что. Как бы то ни было, я перестал бояться действительности... Почему я решил, что борьба со злом имеет одну-единственную форму, а именно, оставив в стороне основные дела (за которые, между прочим, получаешь зарплату), добиваться немедленного наказания злоумышленников, возводя при этом свои неприятности в ранг общечеловеческих? Быть может, правы те умники, которые "борются" по-своему: закрывают глаза на несправедливость, какой бы вопиющей она ни была, ревностно, но как можно более скрытно занимаются своим основным делом? При случае занимают освободившиеся насиженные места своих вчерашних гонителей (это часто преподносится чуть ли не высшей формой установления справедливости!). Но эти подрастающие "борцы" в ходе этого, так называемого, комплексного роста постепенно трансформируются в одного из своих предшественников (у кого работаешь, от того и наберешься). Умельцы пичкать свою речь "жизненными" соображениями эту "борьбу" оправдывают разумной "терпимостью к временному злу", "тактикой достижения своей цели" и, наконец, совершенно необходимой в жизни общества "преемственностью" в методах работы... Нет! Все это не для меня! Впервые за последние месяцы я шел на работу, не ощущая привычного страха. Он исчез, как только я понял, что окружающую жизнь, людей надо воспринимать такими, какие они есть на сегодняшний день, а не какими я хотел бы их видеть. Почему я оказался неподготовленным к борьбе в жизни? В далекие счастливые школьные годы все было предельно ясно и просто. Если кто учился плохо в силу природной лености или неспособности к какому-либо предмету, то это было видно, об этом говорилось вслух, в лицо, при всех и учителями, и учениками. Неуспевающий часто сам, с детской непосредственностью признавал, что он не умеет решать математические задачки в отличие от кого-то или не умеет красиво рисовать в отличие от другого. Никто не становился отличником благодаря взаимовыгодному контакту с учителем (хотя шайтан как-то упоминал, что в последнее время и это встречается - но это же шайтан!). Им становились только после блестящего выступления у доски. И, казалось, не нужно никакой борьбы!.. Но у нас в институте я так и не услышал ни от кого, что он не способен потянуть такую-то тему, работу или должность (особенно, если эта должность дает власть над людьми, соответствующий оклад, персональный транспорт и прочее)... Неужели для меня оказался пропущенным какой-то важный этап между школой и жизнью? Быть может, не только для меня? Не удивительно поэтому, что я чуть ли не требовал от окружения соблюдения "школьной иерархии". Представляю, как оно "любило" меня, несмотря на мою честность, подготовленность в науке и, в конце концов, за какие-то бесспорные результаты... Не опала была виновата в моей полной изоляции в институте... Представлялся мне иногда основательный бревенчатый дом в глухой тайге, в тысячах километрах от людей. Просторная комната, по всем стенам тесные книжные ряды, где собрано лучшее, что когда-либо было написано людьми. Массивные окна, через которые виден безмятежный дремучий лес, своим спокойствием располагающий к работе. Массивный рабочий стол, удобные кресла, электричество (неизвестно от какого источника) и камин (неизвестно кем затапливаемый). Единственное окно в мир людей - телевизор с приемом всех телестанций мира. Я думал, что работал бы в такой обстановке не переставая. То, что это было бегством, я понял только теперь. Пусть в мыслях, но позорное бегство от жизни, от людей. Сейчас было стыдно за это. Только теперь, вспоминая подробности самых темных дней в институте, я начал понимать, что там и тогда были люди, которые боролись против несправедливости. Какую унизительную, пассивную роль я высокомерно приписывал обществу, которое при каждом удобном случае именовал ужасным эпитетом "обывательская публика". А ведь она видела все эти безобразия. Видела лучше и больше, чем я. Ее сдержанность связана не с боязнью и не подавленностью перед "авторитетом". Просто она мудрее, чем я думал о ней. В отличие от меня она понимала, что каждое свое дело узурпаторы института готовят заранее и достаточно продуманно. Обязательно создают общественное мнение, ловко маневрируя информированностью и дезинформированноетью людей. Все свои реальные шаги они спешат загодя подкрепить, узаконить решениями ученых советов и общественных организаций. Как доказывал в одном из споров шайтан, они по-своему борются за свою "несправедливость". Явных "проколов" и грубых "промахов", не говоря уже об открытых беззакониях, в своих делишках они почти не допускают. В официальных бумагах у них всегда все в ажуре. Не подкопаешься. Что зря выступать при такой ситуации? Людей насмешишь, да еще прослывешь клеветником. Но она, эта "обывательская публика", опять же и отличие от меня, понимала, что такая "безукоризненность" в делах узурпаторов - лишь до поры до времени. Осмысливая теперь доходившие до меня обрывочные сведения, я все больше убеждался, что она боролась с ними, все меньше и меньше оставляя им оперативного простора для темных маневров. После каждой очередной операции узурпаторов этот простор еще более сжимался. При этом те юлили, выкручивались, жалили исподтишка тех, кто наиболее активно выступал против них. Но их бесповоротно загоняли в угол. Разве мог я узреть эту борьбу при такой занятости эгоистичным самооплакиванием. А если приглядеться, все же единственной силой, сдерживающей полный произвол узурпаторов над такими, как я, были те же, пусть выполняющие в основном волю директора, общественные и партийная организации. Что я знал о них? Вспоминал я о них, когда становилось очень уж тяжело. Ждал от них помощи, не сомневаясь, что они должны считать за честь заниматься моими делами и без моего обращения к ним. В ожидании этой помощи, видимо, и "провалился" в "параллельное подпространство" с фантастическими персонажами, которым легенды приписывают все самое темное и безнравственное... Совсем уж неубедительно звучали сейчас в памяти слова тех, кто советовал мне скорее уйти из института, пока не уволят по статье... Я верил!.. В конце концов, не мировая же трагедия, если руководство института ухитряется, например, третий год позволить секретарем партийной организации услужливого парня, который успех своей научной карьеры видит отнюдь не в научных результатах, а в завоевании симпатии и благосклонности начальства, через предугадывание его желаний. Ведь ходят слухи, что парню труднее и труднее удается подкреплять помыслы и дела директора и его свиты решениями партбюро. Сможет ли он остаться на следующий срок? Судя по скрипу, раздавшемуся на весь институт, на последних выборах - нет. Скорее всего рухнет этот временный "уникум". Разумеется, не сам собой, а под натиском тех же противоборствующих сил, которых я, увы, не увидел... А наука? Ведь я готовил себя не к борьбе, а к чистой науке. С подсознательным презрением отвергал все, что вне ее... В конце концов, наука для людей или люди для науки? Раз люди делают науку для себя, следовательно, имеют полное право подчинять, приспосабливать ее успехи к своим наиболее благородным интересам. Да что там успехи, видимо, и сам ход развития науки в первую очередь должен подчиняться жизненным интересам людей. - Вот видишь, твой Алим Акрамович и его шайка не так уж не правы! - в моих ушах раздался издевательский смех шайтана. Нет!!! Трижды нет! Крайнюю меру, применяемую в исключительных случаях, когда надо выбрать из двух случайно пересекающихся интересов - интересов людей и науки - эти уверовавшие в свою силу "ученые" взяли за норму: интересы науки всегда приносить в жертву своим личным интересам. Но в то же время, не дай бог, чтобы она остановилась, эта наука! Откуда же в таком случае им кормиться?.. И они двигают ее не без успеха руками тех, кто почти ничего от нее не имеет!.. Да, хватит рассуждать, фантазировать! Надо спешить. Не к сомнительным компаньонам, которые сами по уши погрязли в злодеяниях у себя в "преисподней", а к людям борющимся. Вместо эпилога В институте, как и следовало ожидать, я с ходу угодил в очередную идиотскую ситуацию (действительно, было бы удивительно, если бы я вот так сразу превратился в заправского бойца). - Ты что, с Луны свалился? - сказали мне при первой же попытке поделиться своими планами о задуманной борьбе. - Не видишь, что делается вокруг в последние месяцы? Кто сейчас не борется против несправедливости, самоуправства? Идет же всеобщая перестройка. Но каково же было мое удивление, когда я узнал, что в первых рядах этой "борьбы" и "перестройки" встали все те же Алим Акрамович со своей свитой. "А ты как думал, - словно вторя моему шайтану, говорили мне. - чтобы уцелеть в ходе перестройки, им надо взять ее под контроль, тем более грех упускать такую возможность при их умении приспособиться к любому новому веянию. Если общество решило покончить с такими уникальными "островками" порядка, как наш институт, ради бога, они могут руководить и этим. Пойди попробуй доказать, что эта борьба как раз и направлена против них. Вмиг заткнут тебе рот изощренной демагогией, из которой следует, что именно ты и являешься форменным противником перестройки. А Алим Акрамович тем временем, приводит наставительные беседы, собрав сотрудников института у себя, упрекая их, что именно они являются тормозящей силой на пути демократизации жизни института, о которой он, многострадальный, печется с давних пор. Но самое интересное было впереди. Как всегда, почуяв новые веяния задолго до их начала, он заблаговременно перевел, оказывается, в институт обеспеченного всевозможными титулами своего племянника Эркина и через некоторое время повел против него ожесточенную и, главное, демонстративную кампанию травли, обвиняя того в неблагодарной и оскорбительной для "благодетеля" самостоятельности во мнениях и поступках. Безукоризненно было имитировано опальное положение для Эркина, вызывающее сочувствие не только в институте, даже в верхах. Так элегантно была решена проблема наследственной передачи трона (кресла) в случае его неудержания в ходе перестройки (при таких взаимоотношениях кто вспомнит о родственных связях)... Чтобы не взбунтовался обиженный когда-то Рустам (кто его знает, вдруг решит, что настало его время), его срочно назначили на пост председателя народного контроля. Услужливый же секретарь партбюро внезапно был назначен заместителем директора (неважно, что в курируемой им области он разбирался не больше, чем в фонетике, например, ханты-мансийского языка). Пока публика разберется что к чему, он перепрыгнет отсюда на партийную работу престижного масштаба. Иметь своего человека там в "эти смутные времена" просто необходимо. Список подобных уже осуществленных и намеченных "перестроек" можно продолжить. Но к чему это? Главное - ясно, с чем надо бороться.