Сельское солнце

– Не могу принять, Севостьяныч. Негде публиковать. Не тот формат, понимаешь…

Большая рука главреда опустилась на стопку листов бумаги в линеечку, будто припечатывая: ну не тот формат! И ничего не попишешь.

А писать-то хотелось…

Дед Ермолай виновато улыбнулся, пожал плечами и побрёл к выходу.

Главред крикнул вслед:

– Пиши о реальном! Нам факты нужны.

– Это разве ж не реальность? Она самая и есть, – бормотал незадачливый писатель, уходя.

Всё повторялось с незначительными вариациями вот уже два месяца. По четвергам дед Ермолай надевал васильковую рубаху, перевязывал ленточкой свои рукописи и отправлялся в редакцию газеты «Вестник села». Ему очень хотелось, чтобы в одном из выпусков напечатали его рассказ. Хотя бы пустячный! Но Михал Игнатьич был неумолим:

– Сам знаешь, Севостьяныч: самодеятельность у нас только приветствуется. Но не в таком же виде!

– В каком?

– Ну вот слушай, – главред откашлялся и начал читать, – «Звёзды, братцы, они ведь тоже живые. И темноты боятся, и льнут друг к другу, будто дети малые. Падать на Землю им ох как страшно…» Это как, по-твоему?

Дед Ермолай смотрел с недоумением.

– А что? Боязно им, звёздам-то. Вот ты видел небо ночное?

– Видел, конечно, – вздыхал Михал Игнатьич. Он с тоской вспоминал детство. Ещё мальчиком будущий главред бродил по селу с друзьями, любовался небом и верил во что-то хорошее и великое. Прошло много лет. И что же? Приходится сидеть в крошечной комнатке и слушать всяких сумасшедших… Разве об этом он мечтал!

От этих мыслей главреду становилось ещё грустнее, и он ругался:

– Я вам что, один на всех? Дела у них… А Михал Игнатьич должен выполнять чужую работу! Что ты пишешь, Севостьяныч? Какие звёзды? У нас деловая газета для сознательных граждан!

Говорил и морщился: звучало слишком официально, но другие слова в голову почему-то не приходили. Дед Ермолай вздыхал. То ли сочувственно, то ли укоризненно.

– Ладно, – смягчался главред, – попробуй другую тему.. хм-хм… осветить. Напиши, например… э-э…

Михал Игнатьич смотрел в окно. Огромное сельское солнце висело над холмом. Неподалёку стояла корова и флегматично жевала траву.

– Вот! И как это я забыл! Об удоях напиши! У нас по этому вопросу материала хоть отбавляй, а писать некому. Им же политику подавай, новости села или поздравления на последней странице… Интересное, в общем. А разве хозяйство – неинтересная тема? Вся деревня на этом и стоит. Они не понимают. А кто дела делать будет? Опять Михал Игнатьич? Уволить всех!

– Да ты не серчай, – говорил дед Ермолай, – сам знаешь, нынче времена непростые.

– Знаю! Не понаслышке! – главред входил в раж, оттягивал воротник рубашки. – С удоями плохо! С репортажами и того хуже! Молодёжь социально пассивна! Севостьяныч, хоть ты-то не расстраивай!

– Понимаю, понимаю…

***

Рассказ – поход в редакцию – отказ. Снова и снова. Газета «Вестник села» продолжала существовать, несмотря на сократившийся штат. Со страниц вещали чиновники и другие известные люди. Раздел «Экономика» содержал сложные статистические таблицы, культурный сектор был представлен стихотворениями в честь именинников и объявлениями о продаже яблок и аккордеонов. Даже фотографии имелись.

– И это культура, – ворчал дед Ермолай, – «Куплю б/у автомобиль…», «Дорогую Елену Александровну поздравляют соседи…», «Восьмого августа проводится ярмарка…»

Почтальон Серёжка, только-только окончивший училище, аккуратно доставлял газету жителям села по средам. Иногда он задерживался у дома Севостьяныча, чтобы послушать, что скажет старик о новом выпуске.

Дед Ермолай поднимал глаза к небу, с которого смотрело солнце.

– Вот оно… Солнышко наше… Живительная сила. Сколько радости приносит! С урожаем помогает… Как же об этом не писать?

Серёжка молчал, сдвинув поношенный картуз на затылок. Тоже смотрел на небо, щурился, улыбался чему-то. За забором кукарекал петух. Будто смеялся.

Гостей Севостьяныч принимал редко. Жил на краю села. Тихо, по-стариковски. Ходил на рыбалку, собирал урожай, пилил, рубил, красил. Бродил по рынку, удивлялся: чего только не придумают! И комбикорм привозят, и корзины плетёные, и радиоприёмники, и автомобильные шины… Умные люди, дельные. А главного-то и не видят…

Дочь приезжала, когда находилось время. Иначе говоря, пару раз в год. Уговаривала отца перебраться в город. Вот и она теперь – городская…

– Папа, так нельзя! Живёшь один в глуши… А если случится что? Я буду чувствовать себя виноватой!

«В глуши, – с горечью говорил себе Севостьяныч, – сама-то где выросла, Оксанка? Не в этой ли глуши?»

– Ты подумай! Квартира на втором этаже, телевизор, все удобства… Парк рядом!

– Какой у вас в городе парк, дочка? Одна аллейка да деревца чахлые. И телевизор мне без надобности. Выйду на улицу – вот где события! А воздух здесь целебный, ей-ей! Ты разве забыла, как бегала по селу, цветы собирала, скотину кормила? Не думала тогда об удобствах-то!

Оксанка неловко улыбалась. Она всё помнила. Но это дело прошлое, годы пролетели…

– А всё-таки никуда это, пап, не годится!

Хорошая дочка, заботливая. Только не понимает, что Севостьяныч к земле родной накрепко прирос – не оторвать…

Разговор откладывался до следующей встречи.

Внук рос – на радость деду. Мог и велосипед починить, и забор поправить, даром что молоденький совсем. Но и ему в городе непросто приходилось. Приедет, гостинцы привезёт, поможет Севостьянычу по хозяйству… А потом сидит в своих… как их… гаджетах ночи напролёт. Улыбается устало:

– Работаю, дед! Каждый час дорог. Начальник ждать не будет!

«Гад-же-ты, – думал дед Ермолай, – слово-то говорящее: ну и плохой же ты, мол, человек! А мой Лексей добрый, порядочный… Поменьше бы ему с этой техникой возиться…»

– Поешь хоть! Чем богаты, – Севостьяныч суетился, доставал скатерть с подсолнухами, угощал внука салатом, мясом с рынка, деревенским творогом и чаем с конфетами. Больше у него ничего и не было. Бабки уж, почитай, пять лет нет. Готовить некому.

– Отдыхай, дед, я сам! – Алексей ловко нарезал колбасу, делал бутерброды.

– Отойду к Господу – там и отдохну! – улыбался Севостьяныч.

– А ну-ка брось! Ты нам и здесь, на Земле, жизненно необходим…

Так шло время. Внук уезжал в город, а дед Ермолай оставался. Провожал дни один за другим, кормил кота. Журил:

– Ты, Котофей, уж и мышей не ловишь! Пошто ленишься?

Дымчато-серый кот преданно смотрел в глаза. Громко мяукал по утрам.

– За петуха работает, – объяснял дед Ермолай Серёжке, – Будит чуть свет…

По вечерам Севостьяныч сворачивал цигарку, садился на брёвна под звёздами. Красивое небо. Бездонное. Волшебное! Чертит звезда ровную дорожку, катится прочь с небосклона и исчезает где-то. Пока несётся к Земле, замирает от страха. Встречают её городские огни. Каких только нет: жёлтые, красные, оранжевые, молочно-белые, золотые! Отражения их дрожат в воде. И всё бы ладно, всё хорошо… Да вот бледные эти огни, неподвижные, молчаливые. Посмотришь – закручинишься: что-то большое и значительное из виду упустил, поверил в важность ночных маячков. А разве мало огней-обманок? Заведут неведомо куда и оставят наедине с собой. Думай, человек, как выбраться! Кумекай, соображай, на то нам голова и дана…

Так и жизнь пройдёт.

Дед Ермолай перебирал воспоминания. В молодости-то на философию времени не оставалось. Работаешь, бывало, сутками. Строишь, пилишь, копаешь, чинишь… Надеешься на лучшее. Вот наступит миг… И в дом придёт счастье! Свернётся калачиком в уголке, будто кот или ещё какая зверушка малая, и никогда больше с места не сдвинется.

Где этот миг? Река жизни текла плавно. Не обошлось и без водоворотов, конечно… Но это мелочи. А счастье-то, кажись, прозевал! Какое оно, счастье? Не эти ли тихие раздумья? Может, оно самое ценное и есть?

Теперь вот – звёзды…

В темноте огонёк самокрутки был едва различим. В соседнем доме, глядя в окно, вздыхала старушка. На улицу не выходила – холодно. Любимый тёплый платок пропал куда-то. Не иначе как проказник домовой утащил! Свил уютное гнёздышко и спит сладко, в ус не дует…