Наши друзья упросили старика, чтобы он заранее приготовил для них лампу, и скоро они её зажгли. Однако комната была такая большая, что для уютного её освещения потребовалось бы двадцать таких ламп, так что отдалённые углы её оставались во мраке, навевая соответствующие мысли. Бесконечное отражение света в огромных зеркалах давало жутковатый эффект. Там стоял густой затхлый запах, всегда сопровождающий комнаты, которые стояли долго закрытыми, и Анри уже стал остро ощущать чувство дискомфорта и тоски по удобной, прозаичной гостиничной комнате XIX века.
К тому же он ощущал всё большую слабость; он чувствовал то, что, должно быть, чувствует муха, когда паук высасывает всю её кровь, оставляя одну пустую оболочку. Ясно, что признавать этого не хотелось, так что он пытался скрыть свои сомнения лёгким разговором, пытаясь разговорить Шарля и вывести его из подавленного, по-видимому, расположения духа. Ему удалось получить только очень краткие ответы; было очевидно, что Шарль пребывает всё в том же настроении: фактически, казалось, что он погрузился в него ещё глубже. Теперь, когда Анри мог видеть его яснее в ярком свете лампы, странность внешнего вида и поведения производила на него ещё большее впечатление. Похоже, Шарль сам в какой-то мере это сознавал и старался избегать света. Он растянулся на диване и долгое время оставался там неподвижно, лишь односложно отвечая на оживлённые замечания своего друга.
Со временем, однако, эта странная безучастность сменилась столь же странным беспокойством – он внезапно вскочил с дивана и принялся расхаживать туда и сюда по комнате, подобно дикому зверю в клетке. И Анри стало казаться, если конечно это была не игра воображения, что сравнение с диким зверем – более чем просто сравнение. Это была не просто неуёмная ходьба туда-сюда – поведение друга, обычно мягкое и мирное, было проникнуто какой-то свирепостью, которую приходилось подавлять. Анри не мог понять своих собственных чувств и пытался отбросить их как смехотворные, но эта непрестанная ходьба стала уже в такой степени действовать ему на нервы, что он был вынужден попросить своего друга прекратить. Последний едва его понимал – по крайней мере, пока не пришлось повторить эти слова не один раз, – и тогда со странным, нетерпеливым восклицанием он снова бросился на диван, однако, уже не затем, чтобы пребывать в апатии, ибо было очевидно, что его неуёмность никуда не делась, и он не мог оставаться в одной позе дольше нескольких секунд.
Всё это заставляло Анри чувствовать себя определённо не в своей тарелке, он понимал, что никакое обычное происшествие не способно было вполне объяснить эту перемену, и начал бояться, что на друга напала какая-то болезнь. Лучше бы ему было не проявлять такой охоты ввязываться в это приключение, подумал он, ибо, как уже говорилось, вера в счастливое его завершение основывалась и на присутствии и помощи его друга, а теперь с ним произошло что-то странное, и на него, по-видимому, надеяться было уже нельзя. Однако полночь, когда предположительно должен был явиться барон, быстро приближалась, и он решил, как только этот ведьминский час минет, отвести своего друга в гостиницу и уложить в кровать, а если на следующее утро не наступит заметного улучшения, обратиться к местному врачу.
Тем временем возбуждение Шарля становилось всё более несдержанным; он снова вскочил и возобновил своё странное хождение туда и сюда крадущимися шагами, будто таящими в себе какую-то скрытую угрозу. Теперь он уже не обращал никакого внимания на замечания своего друга, по-видимому, даже их не слыша, а вкладывал всю свою энергию в это странное и непрестанное разгуливание. Глядя на него, Анри казалось, что само лицо его изменяется, и в его уме всплыли неуместные воспоминания о том, как на спиритических сеансах ему иногда приходилось видеть, как меняется лицо медиума, когда контроль над ним захватывает какой-нибудь дух. Его собственное беспокойство и нервозность становились невыносимыми, и хотя странное угрюмое настроение друга определённо не располагало к дальнейшему вмешательству, он чувствовал, что должен попытаться ослабить напряжение ещё одним увещеванием. Но только он собрался что-то сказать, как Шарль внезапно уселся, да не на избранный им поначалу диван, а на кресло барона перед столом. Там он сидел, инертный и ни на что не реагирующий, пряча глаза от света.
– Вставай, вставай! – воскликнул Анри. – Разве ты не знаешь, что это то самое кресло, в котором, как говорят, сидит барон? И, – добавил он, взглянув, на часы, – его час наступит через несколько секунд!
Но Шарль не обращал на это внимания и оставался неподвижен. Потеряв от возбуждения над собой контроль, Анри бросился к нему и стал трясти его за плечи, громко взывая к нему:
– Вставай, просыпайся! Да что с тобой?
В момент, когда он это говорил, большие часы на башне начали бить полночь. Внезапно раздался какой-то звук, вроде треска, который отвлёк внимание Анри и заставил посмотреть в один из концов комнаты, и когда его взгляд упал на одно из зеркал, он увидел в нём себя и Шарля, ярко освещённых большой лампой, стоявшей на столе возле них. Он увидел своё удивлённое лицо и лицо Шарля, которое тот затенил рукой. Но пока Анри смотрел в зеркало, другая фигура подняла голову, и поражённый ужасом, он осознал, что видит вовсе не лицо своего друга! Это было лицо барона, в точности, как они видели на портрете, и в этот самый момент он снова совершал самоубийство, проводя бритвой по горлу.
С криком ужаса Анри отвёл глаза от зеркала и посмотрел на фигуру, которой он касался рукой. Ошибки быть не могло – это было не лицо его друга, а лицо барона, смотревшее на него с гадкой, злобной усмешкой победителя. Тут Анри почувствовал, как поток крови течёт прямо по его руке. Ему казалось, что этот поток нашёл путь прямо в его мозг, и он упал без сознания.
Прошло много времени, прежде чем он проснулся оттого, что его трясли за плечо и спрашивали: "Где ваш друг?"
Несколько секунд его мысли были настолько спутаны, что он был не в состоянии ответить, но через некоторое время он собрался с мыслями и осознал своё положение. Он лежал на полу в комнате барона, вблизи стола посреди комнаты, а над ним с взволнованным и перепуганным лицом склонился сторож.
– Где ваш друг, мсье? – спрашивал он опять. – Где другой джентльмен?
В памяти моментально восстановились ужасные события прошедшей ночи, и он сел и огляделся. Шарля действительно было не видать, равно как и следов отвратительной фигуры, повторившей самоубийство барона. Он не мог ответить на вопрос старика, но чуть позже достаточно собрался, чтобы рассказать свою историю. Старый сторож сожалел и, ломая руки, снова и снова повторял, что он знал с самого начала, что из этой безумной авантюры ничего хорошего не получится, и отчаянно ругал себя, что позволил себе в ней участвовать, пусть и самым косвенным образом.
– То, что ваш друг исчез, это странно и ужасно! – восклицал он.
– Да, – сказал Анри, – Мы должны обыскать дом. Возможно, поражённый ужасом, он убежал и спрятался где-нибудь. А может быть, он упал в обморок, как и я, но в какой-то другой комнате. Пойдёмте и поищем.
– А вы мсье, вы ведь ранены? – спросил старик?
– Нет, – ответил Анри, – думаю, что нет, я лишь ощущаю дрожь и сильную слабость.
– Но посмотрите на свою руку – она в крови!
К своему ужасу, Анри убедился, что это так. Кровь барона (или Шарля – ибо он не знал, где правда) стекла по его руке при повторении самоубийства и осталась на ней отвратительным свидетельством реальности той ужасной сцены!
– Принесите мне воды! – Крикнул он старику. – Принесите воды сейчас же, или я отрежу себе руку!
Старик быстро принёс ведро воды из колодца, находившегося неподалёку, и скоро смыл эти зловещие следы; но хотя они смылись водой совершенно обычным образом и были уже не видны, ощущение было такое, что они всё ещё на руке и она никогда уже не сможет стать снова чистой. Медленно, поскольку он был ещё очень слаб, они прошли по комнатам старого дома, но тщетно – никаких следов Шарля найти не удалось. Они видели свои следы, оставленные ими на пыли, когда они осматривали дом прошлым днём, но не обнаружили никаких других, и ничего, что могло бы прояснить это исчезновение.
