- Я люблю маму и папу, - кокетливо выбежала на середину горницы Ленка, подперла кулачком перехваченную пояском талию, крутнулась на одной ноге, потом подскочила к матери и поцеловала ее в пухлую щеку... - Буду жить дома...
- Шалишь на уроках, - виновато как-то журила ее мать. - Учителев дразнишь, мучаешь. Разве ж это девочке можно...
- Я только Ирине Федоровне дерзю! - вспылила Ленка.
- Никому нельзя! - пресекла ее мать.
- Чем же Ирина Федоровна тебе не нравится? - осторожно вмешался я в разговор.
- Я всякий язык понимаю, а она ругается, - самоуверенно вскинула головку Ленка.
- Если ты немецкий не изучала, то и не могла бы разговаривать, заметил я.
- Фи! Я бурятские слова знаю, по английскому языку у меня пятерки! нервно хвалилась она.
- Почему же русский язык не знаешь?
- Я не знаю?! - вытаращила на меня карие большие глазенки, состроила рожицу, скалила передние зубки, растопырила пальцы, будто приготовилась кошкой броситься на меня и царапаться, - Ирина Федоровна злая-презлая...
- А сама-то ты! - фальцетом закудахтала Анна Ивановна. - Погляди-ка на себя в зеркало! Сладу с тобой нету...
- Погодите, Анна Ивановна, - добродушно успокоил я мать. - Пришел посоветоваться с вами о Лене. Ее в колонию никто больше не отправит.
- Я убегу хоть откуда! - Девочка сжала кулачки, быстро подбежала к дивану, вскочила на него обеими ногами, потом упала на колени, покачалась, бросая на меня какие-то бешеные взгляды. И вдруг предложила: - Давайте сыграем?
- Экая ты неспокойная! - всплескивала руками Анна Ивановна. - Человек пришел посоветоваться, а ты шалишь.
- Мы будем с ним играть! - решительно объявила она и, спрыгнув с дивана, приблизилась ко мне. - Давайте ругаться, кто лучше обругает.
Глаза ее были цепкие и строгие.
- Нехорошо ругаться, - унимала ее мать, встала со стула, чтобы, видимо, отшлепать дочь.
Ленка отскочила от нее, обежала стол вокруг, ждала, что я ей отвечу.
- Мы будем ругаться с дяденькой понарошку, сперва именами существительными, вещественными и в единственном числе...
- Хорошо... Сейчас... - Я собирался с духом. - Я тебя отругаю... Ты забавная, неглупая беглянка...
- Хах-ха-ха! - Она радостно захлопала в ладоши. - Это слова невещественные! Вы забыли, чему учились в школе! Теперь давайте ругаться местоимениями.
- Ты, вы, мы... - перечислял я, не очень соображая, чего она от меня требует.
Она опять залилась смехом.
- Разве так ругаются? Вот я вас буду молотить!
Ты не ты для себя,
И не вы для меня,
Вы не мой и не свой,
Вы не наш и не ваш,
Вы себе про себя,
А ему про меня...
- Это кому же я про тебя? - вздрогнул я.
Не ему и не им,
И не нам и не вам...
- Ух здорово! - восхитился я.
- Теперь давайте междометиями! - перебила она меня. - Начинайте.
Это было для меня совсем неподходящим.
- Ну, пожалуйста! Не умеете?
- Перестань издеваться над гостем! - закричала Анна Ивановна, краснея лицом и дрожа всем телом. - Срам-то какой! Отец ее ни разу ремнем не порол, вот и разбаловалась.
- Ну, мамочка, ну, родненькая, мы же играем, - веселилась Ленка, бегая вокруг стола и заливисто смеясь. - Дяденька не обижается.
- Их воллен ди хехле зеен [я хочу посмотреть пещеру], - сказал я по-немецки.
- Битте, их зи цайген верден [пожалуйста, я вам покажу], - быстро ответила она.
Анна Ивановна переводила сердитый непонимающий взгляд с дочери на меня.
- Она где-то научилась немецкому, - примиряющим тоном сказал я. - Вы разрешите дочери погулять со мной по берегу Байкала до пещеры?
Мать вяло махнула рукой.
Над улицей сияло лучистое солнце. Снег был пушистым, воздух свежим, облачка прозрачными, как вуаль. Ленка в беличьей шубейке, в шапочке и в валенках радостно бежала по тропинке. Мы вошли в лес. Облепленные хлопьями снега, лапы сосен и кедров создавали волшебный мир. Потом мы спустились к кромке берега, заваленного смерзшимися кусками воды, обледеневшими валунами, отражавшими лучи солнца, будто зеркала. Дул холодный морской ветер, но нам было весело и приятно. Углубление в стене горы, к которому меня привела девочка, при некоторой фантазии можно было принять за грот или пещеру, тут кто-то когда-то укрывался от дождя и ветра. На плотной стене обожженным концом палки было начертано: "Принцесса Тараканова".
- Моя работенка, - призналась смешливо Ленка и вдруг ахнула, сжала на груди руки, выждав секунду-другую, бросилась в угол, схватила с пола большого плюшевого мишку, жалостливо заговорила с ним: - Ты простудился...
Удивленно наблюдал я за нею. Она засмущалась. Маленькая пещерка преобразилась и для меня в таинственный, наполненный чьими-то загадочными голосами, чьей-то жизнью, сказками и легендами дворец. Темные серые стены хранили секреты сотен и тысяч лет.
- Кто научил тебя называться принцессой? - спросил я, когда мы покинули пещеру.
- Сама придумала! - Она передернула плечиками. - А может, дядя Митя Австриец подсказал.
- Разве он австриец?
- Его все так зовут. Он совсем-совсем неграмотный, а говорит со мной по-немецки, знает румынский, украинский и татарский.
- Зачем же ты ружье у него украла?
- Ну раз Лешка не сумел, а без ружья мы не хотели идти...
Проводив девочку до поворота на ее улицу, до детского сада, откуда уже был виден дом Култуковых с его красной крышей и окнами с резными пестрыми наличниками, я потряс Лене благодарно ручонки и пошел к автобусной остановке. Автобус повез меня к склону горы, там я сошел с него и остался возле построек барачного типа и вагонов, установленных на шпалах. Женщина указала мне на вагончик геолога Шапкина, и я, войдя в помещение, лишенное полок, не как в обычном вагоне, со столом и шкафом, нашел там невысокого хрупкого мужчину с рыжей бородой; он был в белой сорочке с закатанными по локоть рукавами, из-за очков в тонкой золотой оправе на меня глядели веселые насмешливые глаза. Перестав насвистывать мелодию, щедрым жестом показал мне на табурет.
- Ага, корреспондент! Чем могу служить? - напевно заговорил Шапкин.
Беседа о детишках, которые забрели летом глубоко в горы, едва не погибли в бурной реке, были накормлены и обогреты его товарищами, о детях, которых знает его сын, который тоже учится в средней школе, ему пришлась по душе.
- Вам не показалось странным, что девочка беседует с вами на немецком языке, хотя языка не учила? - коснулись мы интригующей темы, когда чуть попривыкли друг к другу.
- Она уверяла, что может вспомнить любой язык, - ответил Шапкин. - Я этому не поверил!
- Называла фамилию родной матери?
- Да... Тараканова, кажется, Лидия Игнатьевна. - Поморщив лоб, геолог поджал губы, помолчал и добавил: - Я запомнил, думал, дети меня надувают, придется искать их родителей...
- Она не могла назвать имя и фамилию матери, о которой никогда не слышала.
- Ну, может быть, и слышала. Это нельзя проверить, - засмеялся Шапкин, еще быстрее начиная расхаживать из угла в угол, от стола, заваленного обломками камней и какими-то журналами, до шкафа с застекленной дверью; за ней виднелись разложенные аккуратно камни с белыми наклейками на них. Вдруг он щелкнул себя ладонью по лбу: - Бессознательные двух-трехмесячные младенцы, слыша разговор взрослых, что-то из него могут запомнить. Верно? Девочка воспроизводит случайные слова, которые почему-то остались от первых дней жизни!
- Это одно-два слова! - возразил я. - А если разговаривает по-немецки?
- Тогда ей язык передался по наследству. Наверное, мать ее знала немецкий.
- Так не бывает, - не согласился я. - Мать ее умерла во время родов.
- Почему же вы боитесь моей версии? - горячо заговорил геолог. - В процессе эволюции у людей сформировался орган речи - гортань и язык, возникла Особая память, воспринимающая голос. Есть полиглоты, очень способные к языкам. А какое у детей чутье к строю речи! Какие способности! Это все врожденное. Я думаю, что дети в некотором смысле сложнее нас, взрослых, и мы потом всю жизнь теряем многое из того, что нам даровано природой.
