– Я выгнала эту воровку.

Вера невольно вздрогнула от голоса, ставшего вдруг таким резким. Проницательные старческие глаза вонзились в нее, как иглы:

– Вам неприятно, что я так говорю о внучке? Мне тоже неприятно. Но иногда мне даже страшно становится, когда смотрю на нее. И не моя вина, что она выросла такой. Я всегда помогала семье сына, пока он был жив. И ей тоже. Но Инна – в мать. Такая же неблагодарная.

С минуту старуха смотрела перед собой, словно задумавшись. Потом встрепенулась, взяла свою тарелку с тортом и отломила кусочек позолоченной чайной ложкой. Она снова взглянула на гостью, которой явно было не по себе. Губы Зинаиды Борисовны скривила улыбка:

– Вы спросили – я ответила. Правда часто бывает неприятной.

Опустив глаза, Вера положила в рот кусочек воздушного торта. Про себя она считала до десяти, чтобы подавить возникшее в душе неприятное беспокойство. Однако нежнейший вкус опередил цифры. Она поспешила заговорить как можно беззаботнее:

– Потрясающе вкусно! Ради Бога, извините меня, Зинаида Борисовна. Я не хотела, чтобы вы вспоминали о чем-то неприятном.

– Я понимаю, – хозяйка сделала над собой усилие, чтобы смягчить выражение лица. – И я не хотела испугать вас.

Вера улыбнулась, но старуха остановила ее жестом и продолжила уже более бесстрастно:

– Становясь взрослой, Инна приходила ко мне только затем, чтобы вытянуть что-то. Да так неискусно, что меня прямо тошнило. Иногда я потворствовала, но чаще упиралась. Понимаете?

Гостья кивнула. И нужны ей эти семейные дрязги?

Однако Зинаида Борисовна, как видно, решила во что бы ни стало высказаться до конца.

– Однажды, месяцев пять тому назад, она пришла ко мне и торчала здесь долго. На нее это было не похоже. Я сразу насторожилась. И что вы думаете? Я уверена, что она подсыпала мне снотворного, и я уснула в кресле. Никогда со мной такого не было. Просыпаюсь – она здесь. Но я сразу поняла, что дело неладно. Я проверила, – старуха передернула худенькими плечами и сверкнула на Веру маленькими глазками. – И что вы думаете? У меня пропали драгоценности! Не все, чтобы было незаметно. Но такое! Негодница пыталась мне внушить, что это случилось раньше, когда соседки ухаживали за мной, ну помните, из-за ноги. Но я из ума не выжила. Знаю, что и когда происходит. Не знаю только, как она это унесла. Но у Варьки всегда парней было больше, чем мозгов. Мне побрякушек не жаль! На такие крюки только кольца пялить, – она вытянула руки перед гостьей, – но… противно, когда лицемерят и ждут твоей смерти, только чтобы заграбастать добро. Тьфу!

– Ради Бога, не волнуйтесь. Забудьте об этом! – взмолилась Вера. Слушать эту грязную историю было и впрямь невмоготу.

– Забыть?! Да один бриллиант был вот такой величины! – и старуха в гневе показала пальцами размеры небольшого грецкого ореха. – Забыть?

– Конечно! – воскликнула молодая женщина, не преминув про себя усмехнуться: «Ну, старуха хватила, однако», – Или заявите в милицию. Но не изводите себя вредными мыслями. Если вам что-нибудь понадобится…

– Да нет, Верочка. Я еще не побирушка, – гордо возразила хозяйка.

Тут она заметила нехорошую искру в глазах молодой гостьи и поспешила пойти на мировую.

– Я не хотела вас обидеть, милая. Я просто старая дура, и все испортила своими рассказками, да?

– Нет, – покривила душой именинница. – Я ведь сама спросила.

– Все равно, – вздохнула старушка. – Нас всегда отталкивают люди несчастные, даже если они в этом не виноваты. Я знаю, сама всю жизнь терпеть не могла нытиков, сирых и убогих.

Веру это покоробило. Впрочем, чего греха таить, старуха права. Вера не раз замечала, что вместе с острой жалостью испытывает к несчастным неприязнь. Может быть, не к самим людям, а к несчастью, как таковому. Но что это меняет? Она постаралась улыбнуться как можно сердечнее:

– Вы так категоричны.

– Это что! – с удовлетворением ответила та. – Меня никто не любит за то, что я все говорю в глаза.

– Кстати, как ваш телевизор? – Вера попыталась увести разговор в сторону.

– Не работает! – радостно откликнулась Зинаида Борисовна.

– Вызвать вам мастера? – весело спросила Вера, поднимая вновь наполненную рюмку.

– Если вас не затруднит, – с готовностью согласилась нелюдимая соседка. – Сейчас уже не засидишься на лавочке.

– Холодает. Жаль, правда?

– Еще не так жаль, когда не знаешь, наступит ли для тебя следующее лето.

Сердце Веры болезненно сжалось. Она подняла рюмку:

– За то, чтобы мы с вами были счастливы следующим летом!

Скрипуче рассмеявшись, Зинаида Борисовна последовала ее примеру. Мелодичный звон соприкоснувшегося хрусталя перебил вдруг резкий телефонный звонок. Дернувшись, Зинаида Борисовна не удержала свою рюмку, которая выпала из неуклюжих пальцев на ковер. Алая жидкость сразу впиталась в его высокий ворс.

Секунду помедлив, старая женщина встала и подошла к телефону. Голос ее зазвучал резко и неприязненно:

– Я еще не умерла, стало быть, и звонить нечего… Знаю-знаю я эти заботы. Ждешь – не дождешься. Бог простит, врунья! – и она с грохотом бросила телефонную трубку на уже неоднократно заклеенный скотчем старый аппарат.

Шаркая к своему креслу, старуха пыталась справиться с охватившим ее гневом:

– Все звонит! – ее взгляд упал на рюмку, которую Вера подняла с пола. Влажное пятно было накрыто бумажной салфеткой, впитавшей немного алого ликера. Глаза старухи расширились от ужаса. – Смотрите, как кровь на ковре!

Вере стало жутко.

– Успокойтесь, Зинаида Борисовна. Это ликер, всего лишь ликер. Хотите, я налью вам еще?

– Ах, за лето? – взгляд ее медленно прояснился. – Да что там… И так видно – не судьба. Не разбилась ведь рюмка… А свой – пейте. Вам впрок.

Она снова засмеялась, вскинув маленькую золотистую головку, и посмотрела Вере в глаза:

– Я кое-что приготовила для вас.

Зинаида Борисовна неспешно удалилась в другую комнату и через минуту вернулась, неся в руках большую старинную плоскую… вроде шкатулку.

Увидев ее ближе, Вера восхищенно ахнула.

Старуха, довольная произведенным эффектом, поставила вещицу на свое кресло, и, придвинув стул, села рядом. Потом открыла плоскую крышку, затейливо инкрустированную перламутром в изысканном орнаменте из серебра. С внутренней стороны крышки помещалось большое зеркало овальной формы, тоже в обрамлении серебряной рамы с перламутровыми лепестками. На чуть пожелтевшей атласной подкладке внутри ларца в отдельных углублениях покоились ручное зеркальце, щетка, гребешок, пудреница и маленькая шкатулка «для всякой всячины», сделанные в той же манере.

– О Господи, какая красота! – воскликнула Вера. – Потрясающе! Можно посмотреть?

– Конечно. И забрать с собой. Это подарок.

– Что вы, Зинаида Борисовна! – ужаснулась именинница. – Вы, может быть, не знаете, но эта вещь наверняка стоит целое состояние. И думать забудьте дарить такое! Это, наверное, семейная реликвия?

– Как же. Впрочем, может быть. Но только не моей семьи. Так, военные трофеи моего почтенного родителя. Отец был военачальником во время войны, – то ли с гордостью, то ли с иронией поведала странная старушка. – Уж не знаю, какой дворец выпал на его долю, но… Я не жалуюсь. Жила неплохо. Хотя… вещи эти никогда не любила. Вам – другое дело. Иное поколение. Войны не знаете. Разве эти бесполезные бойни. А у меня в войну мать погибла. И много всех…

– Вы не думайте, – она снова вызывающе вскинула голову. – Мы до войны тоже не нищими были. Отец и мать – из «бывших», как тогда говорили. Что-то да имели, хотя в революцию, сами понимаете, трудно сохранить было. А жили мы тогда в Смоленске. Да, – она засмеялась, словно вся трагическая история сложилась в этот миг в подобие забавной карточной игры. – Нас разорили, мы разорили. Весело жили люди в те времена. Широко.

– И жестоко, – прошептала Вера.

– Не то слово! Жизнь – игрушка. К ней лучше было не привязываться, – она задумалась, и будто нехотя продолжала, – лучше было ничем не дорожить. Так я думала. И уж постаралась никого и ничего не… полюбить. Не дорожить! И вот, жизнь прожила долгую. Вы думаете, наверно: ну и зачем такая жизнь? – она жестом остановила возражения. – А кто разве знает, зачем она вообще? Да нет, я не тоскую, не думайте.