Чужим страхом, яростью и отчаянием.

Я вытянул перед собой длинные руки, растопырил пальцы, до острых черных когтей заросшие густой рыжей шерстью, клацнул от удовольствия зубами и нажал кнопку вызова на столе.

Ждать пришлось довольно долго, я повизгивал от нетерпения. Наконец дверь отворилась. Бледный дежурный офицер успел лишь заметить мотнувшуюся ему навстречу гибкую рыжую тень, и в следующее мгновение мои острые клыки сомкнулись у него на горле.

Строфа 5

- Ты понял? - Вероника тормошила меня за рукав, заглядывала в глаза. - Ты понял? Не для того я тебя столько ждала, чтобы отпустить тебя туда. Ведь это же не твое! Ты сам тысячу раз думал, что это все не твое. Твое - это Дом и я. Ну не молчи же! Я боюсь за тебя...

Я попытался ее успокоить, хотя на душе скребли кошки.

- Ну и что? - сказал я. - Со мной ничего такого не случится, я уверен, я знаю!

- Да откуда ты можешь это знать?!

- Что мы знаем о себе? - спросил профессор Трахбауэр. - Только то, что некоторые из нас существуют. Ты вот, например, существуешь, а я - нет. Я лишь часть тебя.

- А легат Тарнад, а она...

Но профессор Трахбауэр не ответил, уже привычно растворившись в легкой дымке, скоро рассеялась под дуновением ветерка из форточки и сама дымка.

Вероника говорила что-то о гиперборейцах, счастливчиках, живущих долго и счастливо только потому, что они живут только для себя и отвечают только за себя и не взваливают на свои плечи ответственность за других, и о Заветном Городе и магах - откуда она все это знает? И до чего же все это далеко!

А близко - вот оно, за окном: холодный блеклый рассвет над моим застывшим в ожидании городом. Заполнившая его до краев мерзость, подлость, глупость и грязь. И рожденная этой мерзостью еще большая мерзость ползет на город из вод Вечного Моря.

Можно отвернуться, хлопнуть дверью, забыть и не видеть, но как войдешь в свой Дом, не избавившись от стыда?

Вероника поняла.

- Спаситель, - с горьким смешком сказала она. - На крест сам залезешь или подсадить? Это не та война, где толпа на толпу, это война каждого с самим собой, и ты будешь там совсем один! Господи! Дура я дура, ну за что мне такой?!

Она вдруг замерла, прижав ладони ко рту. В прихожей звонили. Требовательно и нетерпеливо.

- Открой, - сказал я. - Это уже за мной. Пора. В повестке ясно сказано: "Неявка или опоздание..." Открой.

С покорной обреченностью она пошла открывать. У самой двери обернулась и с мольбой целую вечность смотрела на меня.

- Еще не поздно, - говорили ее глаза. - Я тебя спрячу, я все улажу. До темноты ты просидишь в шкафу, они не найдут, я завешу тебя старыми платьями, ты только не чихни от нафталина. А вечером мы выйдем из города и пойдем искать Дом вместе. Я знаю, там есть подвал, в нем ты будешь сидеть днем, а ночью я буду тебя выпускать, и мы вместе будем сидеть на крыльце, говорить о запахе ночных фиалок, или просто молчать...

Но Вероника не была бы Вероникой, если бы не додумала до конца.

...и вздрагивать от каждого шороха. У тебя будут грустные собачьи глаза и согнутая спина труса, и говорить ты будешь прерывающимся шепотом.

Она нахмурилась, закусила губу и рывком открыла дверь.

На пороге, прислонившись к косяку, стоял здоровенный детина с дурацкой улыбкой на широком лице. К груди он прижимал веселого пушистого щенка.

- Вот, - сообщил он. - В городе всех собак перебили, еле спас. Вероника, я набил шефу-академику морду и вместе с сестрой записался добровольцем. Можно зверюгу у вас оставить?

ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ

Ортострофа 1

Доклад о результатах разведки пришлось делать по селектору, потому что легат никого не впускал к себе в кабинет, очевидно, из боязни заразиться, что вызывало в дзонге множество самых разнообразных сплетен. Потом я отправился в гарнизонную канцелярию узнать про почту.

В канцелярии пахло мышами. Писарь кивнул, достал пачку писем и бросил мне через стол, не переставая возбужденно кричать в трубку и, разинув рот, выслушивать ответы.

- И когда? Двоих сразу?.. А он что?.. Да, на всякий случай запас... Пусть только посмеет кто сунуться...

Я быстро просмотрел почту. От Вероники ничего не было, зато было несколько обильно проштемпелеванных казенного вида конвертов, и в одном было извещение из Управления Комфорта и Быта о том, что меня за неявку на перерегистрацию перевели в самый конец очереди на квартиру, из другого я узнал, что общество любителей полных солнечных затмений, членом которого я никогда не был, по-прежнему собирается каждую вторую пятницу каждого третьего месяца во Дворце Высокой Культуры, а что было в остальных, выяснять не стал, скатал их в ком и переправил в мусорную корзину.

Все эти письма были из какого-то очень далекого другого мира, живущего по своим законам. Тот, другой мир, уже забыл, что отправил меня драться за то, чтобы остаться таким, какой он есть.

Впрочем, нет, не так. Я сам пошел. Затем, чтобы его изменить. И дрался, глотал пыль заморов, вечерами пил в кантине за тех, кто не вернулся из рейда и за тех, кому посчастливилось вернуться, и не заметил, как забыл, какой он, тот мир, который я должен спасти. И заслуживает ли он того, чтобы его спасали или изменяли?

Сейчас мой мир здесь, и он прост и понятен: дожить до вечера и дожить до утра. А то, что было там - это сон, морок, очередная уловка замора. И Вероника - тоже сон, я ее придумал, потому что нет никакой Вероники, а есть славные девочки из Когорты Поднятия Боевого Духа, и задачи у них тоже простые и понятные. Солдат - существо вообще очень простое и понятное, и для его нормального функционирования нужно совсем немного: регулярное питание три раза в день и раз в неделю - высвобождение семенных желез.

А Вероника...

Ну себе-то я зачем вру?!

Затем, что так проще. Не нужно задумываться, вспоминать и мучить себя. Затем, чтобы идя в бой, просто убивать, и ни о чем не думать, потому что если будешь думать о выполнении долга перед кем-то и во имя чего-то, убьют тебя.

Так чем же ты отличаешься от изрода, приятель?

А в самом деле - чем?

Мысль показалась мне забавной. Я хмыкнул. Надо будет вечером спросить у Малыша Роланда. Послушаем, что ответит на это бывший труженик пера и диктофона.

Писарь кончил орать в телефон и озадаченно глянул на меня.

- Дела-а, - протянул он. - Только что старшина с гауптвахты спятил. Помнишь, толстый такой? Ворвался в караулку, двоих задушил, еще одному горло зубами порвал. Полобоймы всадили, а он все еще живой был, рычал, когти здоровенные, черные... Говорят, к штабу прорывался, тут ведь рукой подать...

Тщедушный писарь зябко повел плечами, с опаской покосившись на дверь.

- Пятый случай за два дня... Пропасть какая-то. Во время землетрясений и раньше бывало, но там все понятно: нервы не выдерживают. А теперь все больше среди бела дня... Тут пораженцев троих поймали прямо на плацу. Собрали вокруг себя салаг и давай заливать: бросайте, дескать, оружие, от оружия вся эта напасть, не нужно воевать, возлюби ближнего своего, обычная, в общем, песня. Так может они эту заразу занесли?.. Легату хорошо, он в кабинете заперся и не пускает никого, а нам каково? С тех пор, как соседний дзонг взяли... Ты давно вернулся? - подозрительно спросил вдруг писарь и вместе со стулом отодвинулся подальше в угол.

- Сегодня утром, - думая о своем, ответил я. - Постой! Что, говоришь, взяли? Дзонг Долинный?

Вот, значит, как, подумал я. Долинный взяли. Это совсем рядом, за хребтом. А ведь там у Малыша Роланда сестра знахаркой. Я встал со стула, и писарь, точно подброшенный пружиной, тотчас оказался в углу и заверещал:

- Не подходи! Не подходи, кому говорят!

- Да уймись ты! Так это правда, что Долинный взяли?

- Ну взяли и взяли, я-то причем? - запричитал писарь. - Что ты ко мне привязался? Чуть что - сразу я виноват. Получил свои письма и иди отсюда, отдыхай. Ты же из рейда, тебе отдых положен. В кантину иди или еще куда.