- Давид, Марика умерла.

Молодой человек на пару секунд застыл, пытаясь как-то осознать и обработать информацию. Отрывистыми движениями мышц нахмурился, неловко улыбнувшись:

- Извините, что?

- Марика…

- Филипп, - решительно подошел к нему и схватил за воротник, - я казню Вас за такие шутки. Где Марика?

- Давид, - сочувственно начал тот, - к сожалению, это не шутка.

- Где Марика? - повторил, отчиканивая каждый слог.

- В катакомбах.

- В каких катакомбах? - грозно уточнил.

- В катакомбах Вашей семьи. Недалеко от Вашей матери.

- Вы продолжаете шутить, Филипп? - приблизился к его лицу.

- Ее отравили.

- Кто?! - крикнул так яро, что убийца должен был мчать отсюда всего-лишь от предположений о том, как король будет ему мстить.

- Подозреваемые в темнице.

- В темнице?! Я хочу видеть их головы на пиках!

- Давид… В этом замешана Леона.

- Где Марика?! Я хочу ее видеть! Она не могла умереть!

- Я проведу Вас, - направился в замок.

Давид поспешил следом. Кулаки его были сжаты, а лицо искажено гневом. Уже подойдя к заветной двери и наблюдая как Филипп вставляет в замок свой ключ, молодой человек вздрогнул. Марика не могла умереть. Его советник просто зло шутит над ним… Всего две недели назад она была жива и здорова. Она мило хихикала и тепло обнимала, будучи с ним наедине, много рассказывала о слухах в замке и любила слушать наивные сказки, где добро всегда побеждает зло. Она любила кормить своих красивых лебедей прямо с рук, не боясь, что те покусают ей пальцы. Она любила Давида, да так сильно, что могла простить ему любой проступок.

Они спустились на лестницу. Король беспокойно огляделся. Вырвал из знакомых рук факел и взволнованно пробежал вглубь по коридору, минуя то место, где он совсем недавно занимался с ней сексом. Выбежал к заполненным королевскими телами нишам. Выбежал и обомлел, заметив недалеко от себя холодную Марику.

Ее темное и длинное платье, такое любимое при жизни, длинные и ровные черные волосы, которые она не заплетала в косы, изящные белые руки, вылепленные самим богом, побледневшие уста, милый носик и закрытые глаза.

Давид выронил факел. Это - его супруга. Та, кого он только-только начал любить так, как она хотела, та, что сохраняла его тайну не смотря на собственную нелюбовь к ней, та, что была готова на многое ради его удовольствия.

Филипп выглянул из прохода и медленно, тихо направился к королю. Тот сделал останавливающий жест рукой. Из рта вышло тихое:

- Уйдите.

- Да, хорошо, - поклонился и медленно отправился обратно, побаиваясь споткнуться во тьме на ступенях.

Давид продолжал смотреть на бальзамированное тело, что так незначительно отличалось от живого. Упал перед ним на колени и сжал холодную руку любимой, друга, родной души, которую у него насильно и жестоко отобрали неизвестно за какие грехи. Упал лбом на руку и сдавленно выдавил:

- Марика..!

Этот вой, натужные тихие всхлипы и голос, в котором советник никогда не слышал столько горя и отчаяния, слившихся воедино, заставили его идти еще тише и быстрее. Страдание требовало уединения.

Из подземелья, Давид вышел удрученный и абсолютно подавленный только через три или четыре часа. Приказал снять с себя кольчугу, отнести меч. Зашел к себе в покои, закрылся на ключ и просто лег на кровать. На кровать, где Марика больше никогда не обожжет его уши своим горячим дыханием, где не прозвучит больше ни одной сплени, не будет рассказана ни одна сказка. Давид горевал и слал всех слуг с министрами к черту. Он никого не хотел видеть, ничего не хотел делать. Он хотел только лежать и думать о том, сколько потерял в тот день, когда допустил все это. Любовницу можно заменить, жену можно выбрать богаче, а друга вообще купить, но родную душу… Она не покупается, ее нельзя выбрать среди представленных вариантов, она не придет на его власть и золото, она приходит только раз в жизни и ее убили. Жестоко убили. Несправедливо и незаслуженно. Марика была хорошей, доброй, не всегда радушной и приветливой, иногда скрытной и холодной, но она была значительно лучше других, тех, кто ее убил, тех, кого Давид ненавидит и презирает. Она - темный и теплый камушек, что так его согревал, так привлекал и так интересовал. Красивая, изящная, грациозная и величественная… С короной на голове, в своем платье, расшитом золотом и камнями, в туфельках на маленьких каблучках для уверенной посадки в седле, с черными локонами и светлой кожей с розовыми губами, что так часто краснели, когда они желали поцеловать его. Эти блестящие на солнце глаза, так часто повторяющие ему:”Ты - король. Тебе всё можно”.

Эта власть, эта аристократичность и ум, которые он потерял. Этот образ и душу, которые он никогда не найдет. Этот человек… Давид сжал мягкое одеяло в кулак.

- Марика…

К людям он вышел только рано утром. Выглядел Давид неважно. Волосы его не были причесаны, а одежда не сменена на королевскую. Щеголяя по коридорам в узких штанах и рубашке под доспехи, многие могли принять его за чьего-то оруженосца или того меньше. Под глазами красовались синие круги, дающие понять многим, что его величество сегодня не спал. Походка была вялой, подавленной. Приказов он тоже давать не хотел, да и свои обязанности выполнять в принципе тоже.

Зашел к Филиппу. Постучал для приличия, вошел и сел на стул недалеко от входа. Советник ещё спал. Услышав какие-то звуки, мужчина приподнялся и, увидев собственной персоной короля, встрепенулся:

- Ваше Величество?

- Кто ее убил? - беспристрастно послышалось от правителя.

- Мы еще не совсем разобрались есть ли вина убийцы.

- Филипп, я сейчас не в том состоянии, чтобы с таких шуток смеяться. Кто и где он сидит?

- В подземелье. Начальник проведет Вас.

- Назови имя.

- Я не могу клеветать. Мы должны разобраться, перед тем как казнить.

- Я хочу самую жестокую и болезненную смерть для этого человека, - сжал кулаки. - Если ему просто отрубят голову - я такого не прощу.

- Колесование?

- Освежевать для начала, - поднялся и вышел.

- Освежевать? - провел недоумевающим взглядом. - Это слишком жестоко.

Давид спустился. Начальник тоже еще спал, но вот дежурный нет. Он провел короля по камерам, где сидели подозреваемые. Правитель лишь смотрел на виноватых. В первой сидела служанка, что подлила в настой яд, во второй - Леона, в третьей - Генри. Давид смотрел на них через окошко для передачек, так что ни один из виновных разбужен не был. Уже разворачиваясь и собираясь уходить отсюда, молодые люди услышали скрежет, что доносился из четвертой камеры. Давид подошел к ней и открыл окошко.

Внутри был Ариф, что смиренно ждал чего-то, о чем ему не сообщили. Раб сидел у правой стены и царапал на камне другим камнем, делая заметку о начале сегодняшнего дня. Король подошел к дежурному.

- Выпусти этого, - кивнул на камеру, - сегодня вечером. Скажи, что он отбыл свое наказание.

Тот кивнул. Давид удалился наверх. Солдат же закрыл окошко в четвертую камеру.

Завтракал король в своих покоях. Слуги должны были молчать и выполнять не больше движений, чем им необходимо было для служения. Опустошив одну тарелку и половину бокала, Давид махнул рукой, давая понять, что он закончил. Залез на кровать и лег на бок, спиной к двери. Слуги начали тихо все убирать. Вышли, закрыли дверь.

После полудня, ближе к обеду, когда все возможные государственные дела уже могли бы закончиться, в королевские покои постучали. Давид не двигался с места, всё продолжая думать о светлом лице супруги, обрамленном черными волосами. В груди сдавливало так, что хотелось кричать на весь мир. Было сложно дышать, двигаться, говорить и вообще думать. Давид прижал к лицу шёлковое покрывало, сворачиваясь в клубок. Дверь открылась.

- Ваше Величество, - деликатно начал Филипп, проходя внутрь, - как Вы себя чувствуете?

- А как я могу себя чувствовать? - раздраженно выдал, приоткрыв лицо. - Мою жену убили. Мою ЛЮБИМУЮ жену! - обернулся. - И я даже не знаю кто! Не знаю почему и за что! Как я себя чувствую, Филипп?