Серж откинулся головой на стенку кабины, закрыл глаза, переживая происшествие. Перед его внутренним взором все стояла картинка, в которой Братец Лис карабкается, бежит, по склону и пропадает, бежит и пропадает. Избавляясь от навязчивого изображения, капитан раскрыл широко глаза и уставился на снег под ногами, вбирая в себя его белизну, чистоту, пустоту. Постепенно отпустило, он отдышался, мотнул головой раз, другой. Только тогда сунул Лисов фонарь под броню и, сориентировавшись по направлению, со всех ног, виляя между кочек, бросился бегом к Воробью. Почти не скрываясь, лишь пригнулся пониже, – но так и бежать-то удобней. Почему-то он был уверен, что на этот раз добежит без приключений.

Двадцать шагов, пять ударов сердца. Рядом с лежащим бойцом он бросился на землю, на бок, плечом в снег. На самом деле, не совсем рядом, между ним и Воробьем торчало пару кочек. Вообще, промежутка между кочками едва хватало для одного, поэтому. Но, может, так даже лучше, было за чем укрыться, неизвестно же, что там его ждало.

Как обычно, получилось не так, как думалось. Воробей лежал на спине, в три четверти, приподняв пораженное плечо, в которое угодила эта зараза. При этом он как-то странно прогнулся, обвивая кочку, к которой привалился, позвоночником, так что плечо его высовывалось в аккурат в тот проход, по которому бежал взводный. И Серж, проскользив на боку по снегу метра полтора почти уткнулся носом в это. Отпрянув, отталкиваясь ногами, он отполз дальше, в сторону, и оттуда стал смотреть.

Жирная грязь, черный иней, графитовый мох. Все верно, похоже. Сажа угодила Воробью в правое плечо и, пробив ткань гимнастерки, въелась в тело. Что-то, похожее на колонию живых организмов, копошилось, перебирало усиками, или шипами, а когда Серж приблизился, насторожилось и направило эти ложноножки в его сторону. Отстранясь, Серж стал наблюдать издали, соображая тем временем, как поступить. Штука неведомая, неизвестно, что от нее ждать, поэтому лучше не спешить. Хотя, и поспешать ведь необходимо!

Копошась и поблескивая угольно-черными гранями, сажа, похоже, перерабатывала не только тело, но и обмундирование, превращая все, к чему присосалась, в себя. И медленно ползла по плечу к голове, почти уже достигнув шеи. Возможно, выделяла при этом какой-то яд, или парализующее вещество, и именно его действием было обусловлено то, как задубело и выгнулось тело бойца. Но почему же он не перестает чувствовать боль?

Тут Воробей закричал опять, монотонно транслируя свои ужас и горечь в пространство. Сердце у Сержа сжалось, он откинулся, закрывая уши руками, прямо поверх каски. А когда страдалец умолк, он достал данный ему Фаней Данунахер баллончик со спец средством, хорошенько разболтал его и, играя желваками, выпустил струю на сажу. Та вскинулась, заметалась, пошла рябью, но Серж не прерывался до тех пор, пока не залил зверя ровным слоем. Только тогда заметил, что какой-то иссиня-черный шип вонзился в его перчатку. Ишь, какой стрекательный, подумал он, не вполне осознав всю опасность ситуации. Но тут ему повезло, шип вошел в уплотнитель на перчатке, прикрывающий пястно-фаланговые суставы кисти, и застрял в нем. Мысленно похвалив себя за то, что не снял перчаток, Серж другой рукой вырвал пришельца из кожи и выбросил его в снег.

Потом, когда состав застыл, превратившись в эластичную, но прочную кожу, он достал нож и разрезал куртку Воробья, по кругу, отступая сантиметров по пять от тех мест, куда достала сажа. Собственно, он отрезал не только рукав куртки, но и исподней рубахи под ней, при этом сверху, на плече, остался практически один воротник. И начал, выворачивая наизнанку, стягивать все вместе с руки, обрабатывая и с изнанки спреем тоже. Но быстро дошел до места, где сажа въелась в руку, и тут процесс застопорился. Что делать дальше, он не представлял, но спросить было не у кого, а раздумывать – некогда. Тогда он взял из аптечки обезболивающее, зубами сорвал колпачок со шприца и по контуру обколол рану. Когда Воробей перестал дрожать и затих, Серж выплюнул колпачок в снег. Туда же следом отправился и пустой шприц. Вот так, сказал он. Хотя, что вот так? Дальше-то что делать? Скрипнув зубами, открыл выкидной нож и быстрыми движениями надрезал на бесчувственной руке кожу – по контуру раны. Дальше крепко ухватился за край надрезанной ткани и со словами – потерпи, браток, – резко рванул ее книзу. Несмотря на анестезию, Воробей взвыл, но сразу и смолк, лишившись сознания. Впрочем, какое там у него было сознание – сумеречное, разве что. Однако, действие Сержа увенчалось успехом, он отодрал буквально с кожей, – а где и с мясом – все, что присосалось к руке гоплита, стащил с него рукав и отбросил в сторону. Немедленно обработал спреем рану, остановив кровь и стабилизировав поверхность. Вскоре состав застыл, раненый был готов к транспортировке. Наверное. Во всяком случае, можно было уже пытаться.

Все время, пока заливал рану Воробью, одним глазом Серж смотрел на лежащий неподалеку на забрызганном кровью снегу вывернутый наизнанку рукав, где шевелила похожими на пиявок усиками сажа. Видимо, именно они, эти отростки, проникали внутрь тела. Чем дольше сажа лежала на холоде, тем менее активными становились пиявки, они уменьшались и втягивались, постепенно принимая вид обыкновенной кристаллической сажи. Подумав, что лучше не рисковать, Серж залил сажу и с этой стороны остатками раствора, потом скатал рукав и сунул его в пустой пластиковый контейнер, который нашелся в аптечке. Почему бы не забрать эту дрянь с собой, подумал он? Может, спецы разберутся, наконец, что это такое, и как с этим бороться?

Худо, бедно, но каким-то образом, наверное, за полчаса времени, он дотащил Воробья до волокуши, уложил на настил ближе к экрану, сам устроился рядом. «Ну, что, поехали?» – спросил Воробья, словно тот мог ему что-то ответить. Поехали, согласился сам с собой, и несколько раз дернул за веревку. С той стороны, явно заждавшись сигнала, подергали в ответ. Потом обе веревки натянулись, и лифт наверх заработал.

Обычно он приходил под утро. И всегда спрашивал одно и то же:

– Ну, как, не надоело тебе страдать? Не пресытился ли ты болью? Не напитался ли ей, как тюфяк мочой?

– А? Кого? – выныривал из обморочного сумрака хозяин палаты. – Кто здесь?

– Да кто же еще тут может быть в это время? – улыбался гость довольно. – Я это, я…

– Директор! – узнавал постоялец со вздохом разочарования. – А я так надеялся, что ты умер.

– Так и умер, умер. Давно уже. Так давно, что даже не помню, когда был таким как ты. Да и был ли? Теперь кажется, что я всегда такой, молодец…

– Мертвое тянется к живому.

– Это точно. Во всяком случае, я к тебе являться буду, доколе ты жив.

– Обнадежил, прямо сказать. Но я тебе тем же отвечу: недолго осталось.

– И не надейся! Буду тебя поддерживать, сколько можно. И сколько мне нужно. Короче, сколько нужно, столько можно.

– А ежели я сам? Того?

– Самоубьешься, что ли? Забудь! Все предусмотрено, меры приняты, не получится.

– Не преувеличивай своих возможностей, Директор. Разве ты не видишь, как я выгляжу? И ситуация только ухудшается, это я тебе авторитетно заявляю. От первого лица.

– Да, тут ты, пожалуй, прав, вид у тебя непрезентабельный. Головешка, головешкой. Ну, так ведь сам виноват, никто тебя не заставлял в полымя лезть.

– Я и не прошу сострадания. Делал то, что считал правильным, – и продолжаю считать, если что, – так что даже горд собой. Я говорю о том, что скоро твоя забава кончится. Сама собой, естественным образом.

– Что? Что ты там лепечешь своими жаренными колбасками? Своими баварскими боквюрстами с горчицей? Слушай, а ведь ты прав. Я как-то не подумал… Давай-ка мы тебя подправим? Починим немного, а? Покажем товар лицом, так сказать, что характерно, – твоим лицом. Тебе же. Чтобы ты знал, что можешь обрести, и сообразил, наконец, чего желать, к чему стремиться.

– Да, да, да, показывай, на что способен. Кстати, ты что же, немец? В смысле – был?