Тогда только Миха, белорус из параллельной ночной, тоже берущий иногда дополнительные смены, улыбнул перепевкой ДДТ.

Он так-то душевный парень, и перед сменой оставляет в шкафчике все свои перстни, браслеты и подвески с черепами.

После сеанса восторженные девчонки потащили нас выпить кофе, благо это можно было сделать прямо в кинотеатре.

– Таша, мне Андрей, – взгляд, не сулящий ничего доброго, достался мне от стажерки. – Сказал спросить у тебя, почему ты ушла из прошлого казино.

Наталия Бартош – единственная девушка в смене с категорией Д-И-1, постоять у нее инспектором я и отправлял ночью Олю. Ее лучше не звать Наташей или Натальей: уравновешенная Бартош к своему имени относится ревностно. «Не можешь выговорить правильно, зови – Таша, четыре буквы, элементарно. Даже имбецил способен усвоить». С маленькой, худенькой Ташей, когда она говорит таким тоном, спорить ни у кого желания не возникает.

– Каттинг-карту вогнал один персонаж в мизинец, кожа лопнула, – равнодушно ответила Таша, поправляя белокурые волосы.

Мой взгляд непроизвольно задержался на ее тонких пальцах.

Оленька испуганно ойкнула.

– Жуть какая! И что было потом?

– Вход ему на неделю закрыли. За порчу сукна, брызнуло сильно. Мне – три дня за свой счет на залечивание пальца. Не бойся, у нас так не беспределят, не тот контингент.

– А зачем ты в таком… – Оля выпучила глаза, подбирая слова. – Плохом месте работала?

– Близко к дому, – пожала плечами Бартош, взглянула на часы. – Я поехала. Всем пока.

Вместе с Ташей как-то и все остальные засобирались: кофе победил хмель, напомнила о себе усталость двух не самых легких ночей.

Перед домом я забежал в магазин за продуктами, заодно занес рубашки в химчистку. Стирка и глажка – совсем не мое, а стоит услуга недорого. Уже за магазином, возле помоечных баков, пожалел худющего и длинного дымчато-серого кошака. Тот, похоже, собирался испустить дух. Я остановился, чтобы пошарить рукой по пакету.

– Колбасу будешь? – спросил еле дышащую скотинку. – Там, правда, от мяса только запах.

Готовка тоже не особо по мне, перебиваюсь в основном чем-то простейшим или уже готовым, что только разогреть перед отправкой в желудок.

– Иди мимо, как все, человек, – услышал я. – Всех нас изживете, раньше ли, позже ли…

Я дар речи потерял от неожиданности.

Длинное тело кота вдруг дернулось, животное (животное?!) повело носом, шевельнуло усами.

– Не человек. Владыка огневой? – в желтых кошачьих глазах блеснули искры. – Владыка, аже пояти… прыскуч да ревностен…

– Кхм! – закашлялся я, ничегошеньки не понимая.

– Впусти в дом, то во власти твоей, отслужу, пригожусь! – котище поднялся с асфальта, прижал уши. – Глаголил забыто́е… Не серчай. Будет тебе от меня польза.

Я присел на корточки. Кот сел напротив.

– Так. Сейчас без всяких «аже пояти» и прочей старославянщины, внятно и четко, современным языком, ты объясняешь, кто ты такой, – решительно сказал я, глядя в желтые глаза.

И понял, кого мне напомнил кошак: почтовую марку, коллекционную вроде, из набора, что я на почте видел. Там еще что-то было написано… Таджикистан, дикий кот… «Точно, манул!» – озарило меня. Форма ушек, размеры, все говорило о моей правоте. Правда, не было на марках упоминания, что манулы разговоры ведут, такое мне бы точно запомнилось, ввиду очевидной нелепости.

Очень худой манул, а не домашний кошарик, смотрел на меня изучающе довольно долго, но все же ответил.

– Что ты знаешь о замолотках, Владыка? – спросил у меня «кот ученый, дикий», после моего недоуменного пожатия плечами продолжил. – В именины овина возжигали прежде живой огонь. Бросали в огонь под овином необмолоченный сноп ржи, дозволения спрашивали у хозяина овина: можно ли им, человекам, каменку-то растопить? С того начинались замолотки. А дозволял сие действо такой, как я: нас вы прежде звали овинниками, да батюшками заревыми. Только вот нет больше овинов, и гумен нет. И памяти о нас не осталось. А мы скитаемся, пристраиваемся, где можем. Последних лет полста совсем стало тяжко, прибиваемся к складам с зерном хоть каким… Мой вот переделали, склянки да железки с закатками завезли, крупы-зерна убрали. Не стало мне житья: не промеж же полок и человеков мне ютиться? Смирился с хладом, с тем, что ни почета мне, ни уважения, но с этими, без понятия, никак не сжиться.

– Оптимизация, – брякнул единственное, что мне в голову пришло. – У меня дома ни снопов, ни печи… духовая только. И плита газовая.

– Ты сам, что огонь, Владыка, – подернул усами мой собеседник. – Мне подле тебя теплее, чем в подлазе.

– И ты просишь, чтобы я тебя к себе пустил на ПМЖ? – меня слегка понесло от необычности ситуации. – А ты станешь мышей ловить и в лоточек ходить?

– Грызунов в хозяйстве моем никогда не водилось, – гордо вскинул голову манул. – Что за лоточек – не ведаю. Одно скажу: покуда в твоем доме буду, никто без позволения твоего да со злым умыслом порога не переступит, да в оконце не заглянет. Верь мне, Владыка.

– Мое оконце с балконцем на седьмом этаже, – сказал я и поморщился: заразная это все же манера разговора! – Кроме птиц, заглядывать некому.

Тот покачал головой.

– Почем знать, кому в выси летать.

– М-да… Условимся: ты стараешься говорить без этих всех книжностей, при гостях ведешь себя, как кот – обычный, не говорящий, даваться на погладить и мурчать не обязательно, но и шокировать откровениями про заревого батюшку не сметь. И прекращаешь звать меня Владыкой, эдак до темных властелинов недалеко катиться… У меня имя есть, Андрей. А тебя как звать, пушистый представитель славянского эпоса?

Мне пытались привить если не любовь, то почтение к корням, но не тянуло меня к истокам, не интересны были басни, сказания, обряды и прочая. Ма с па посчитали, что в жизни пригодятся многие знания, но, если не идет – запихивать насильно и не стоит. И вот, похоже, истоки решили потянуть меня к себе…

– Это… – ушастый смущенно почесал когтистой лапой затылок. – Запамятовал я за давностью. И ты бы именем не разбрасывался подобру-поздорову. Оно ж бывает: ты к кому с добром, тот к тебе с лихом.

– Будешь Кошар, – распрямился я, махнул рукой. – Ты сам или на ручках?

Нареченный Кошаром мохнатик вскочил на все четыре лапы, боясь, видимо, что я могу и передумать. Со мною дошел до дома, между ногами проскочил в парадную. Вообще, я считал, что парадные – это в историческом центре, а в нашей длинной девятиэтажке банальные подъезды, но так уж повелось, не мне переиначивать. Пошипел на мелкого, что вышел из лифта с родителями и решил протянуть руки к котику. За что был обозван блохастой тварью и обвинен в бешенстве. Мамаша продолжала что-то еще нам с Кошаром выговаривать, но двери лифта закрылись.

Так, вдвоем, мы и прошествовали до коридорной двери, затем и до входа в квартиру.

Тут стоит сказать, что смущению Кошара я не поверил. Больно правдоподобно он его (смущение) разыгрывал. Ничего он не запамятовал, но и представляться не спешил. Не зря и мне попенял. Много позже состоялся у нас с ним разговор, когда овинный хозяин признался, что побоялся он власть над именем – и над собою – в то утро мне передавать. Огонь огнем, а ничего хорошего он не ждал, ни от будущего, ни от меня. Погреться после долгих скитаний и холода он надеялся, и только.

Тогда, в ночном разговоре за чашкой чая, любуясь красивым лунным диском, Кошар назвал мне свое настоящее имя. Я принял его, сохранил, но не называл вслух ни разу. И вреда мне от овинника (почитал я позже про сложный, пакостный характер этих нечистиков) не было, слово данное Кошар крепко держал.