ПРОЛОГ

Февраль 191… Российская Империя.

Настоящая зима пришла в феврале. Жуткие морозы, хлесткий ледяной ветер, буреломы.

Сибирь безмолвно замерла в ожидании. Безропотно наблюдала тайга. Впрочем, предвестником агонии, посыльным огромного, бесчеловечного зла, стала пурга…

Шел снег. Мириады снежинок кружась срывались с небес, били в лицо, словно ледяные бисеринки. Хлестко, больно, с вызовом. На кожи оставались красные мелкие точки. Снежная пурга, порывистый ледяной ветер, мрак… В голову закрадывались странные мысли.

Что если все это не закончится никогда?

Снег по обочине разбитой дороги местами достигал нескольких локтей в глубину. Взмыленные лошади в упряжке.

Сердце замирало. Семен боялся, что в следующий раз у него не хватит мужества прогнать подобные мысли, собраться, взять себя в руки. Что последует за этим? Семен не знал. Слепая ответственность давила, сковывала.

Снаружи раздался глухой удар, повозку тут же качнуло. Заржали две гнедых, закричал извозчик. Колеса пошли юзом и на секунду показалось, что повозка перевернется. Но ничего не произошло. Нехотя, в натяг колеса вернулись обратно в изъезженную колею. Извозчик выровнял курс. Семен бы солгал, если бы сказал, что ему было не страшно в тот миг. Он схватился за ледяной поручень руками, боясь упасть. Лоб покрылся испариной, губы пересохли.

Он чувствовал на себе взгляд Лизы. Заплаканные красные глаза, опухшие веки, она смотрела на своего мужа с заботой и нежностью. Лиза молчала. Хотела, чтобы муж что-нибудь сказал, как-то объяснил ей, что происходит. Семен не говорил ничего.

Он нехотя отпустил истертый поручень, посмотрел на побелевшие костяшки пальцев. Руки тряслись… Сейчас он вряд ли бы удержал стакан воды. Он сжал кисти в кулак, пальцы затекли, неприятно закололи подушечки. Хотелось верить, что ему есть, что сказать Лизе.

– До поместья осталось совсем чуть-чуть… Потерпите, – послышался хриплый, прокуренный голос извозчика. – Скоро придет помощь, все будет хорошо!

Из повозки никто не ответил. Лиза заплакала. Семен посмотрел на мальчишку, который лежал на расстеленном тулупе на дне повозке. Красный, мокрый от жара Саша слабо шевелил губами. Бредил. Было не совсем ясно понимает ли мальчишка то, что происходит вокруг.

Следует набраться мужества.

Семен не сразу понял, что эти слова он не сказал вслух. Вытащил из внутреннего кармана своего тулупа платок, аккуратно промокнул крупные капли пота с лица мальчишки, поцеловал его в лоб, взял за руку. Долго смотрел на Сашу, вслушиваясь в завывающую снаружи вьюгу.

– Все будет так как ты хотел пап!

От неожиданности Семен вздрогнул – Саша неожиданно приподнялся и смотрел на него ясным взглядом. Семен сжал крепче руку ребенка, покосился на жену. Показалось, что Лиза не услышала этих слов. Тогда Семен вернул взгляд обратно на мальчика. Саша крепко спал, он… Саша не приходил в себя последние несколько дней.

– С Богом, – прошептал Семен.

– С Богом, – послышались слова Лизы.

Семен подсел к Лизе, обнял жену, почувствовал ее горячее дыхание, влажное от слез лицо на своем плече. Она устала. Он чувствовал ее страдание и опустошенность. Но Семен знал, что она все также безгранично верит ему.

Он осторожно положил руку на чемодан припертый к стенке повозки, затем и вовсе придвинул его к себе. Во рту появился странный привкус. Семен медленно, словно нехотя коснулся нёба кончиком языка, сглотнул. Облизал пересохшие губы.

Правильно ли было ехать сюда?

Ответа не было. Все по своим местам могло расставить только время. Вопросы остались без ответов. Тревога съедала Семена изнутри – необычная, нарастающая.

Копыта гнедых стучали. Повозка прорывалась сквозь пургу, оставляла позади версты разбитой сельской дороги. Вдаль, сквозь ночной мрак, к неизведанному, оттого манящему. Семен думал, что он не хотел никуда бежать. А все новое – это хорошо забытое старое, правда?

1

7 октября 191… года, Лондон.

Семен постучал. Услышал приближающиеся шаги. Дверь открыла пожилая опрятная дама в скромном платье серого цвета, белом фартуке – кружевная наколка на голове. Прислуга.

Женщина покосилась на громоздкий кофр с фотоаппаратом в руках гостя, отчего-то смутилась и в полголоса сказала.

– Одну секундочку. Мне стоит сообщить сэру Уильяму Скоулу, что вы прибыли.

Она отвесила Семену полупоклон-полукивок и скрылась в коридоре с такой прытью, что ей могла позавидовать любая девчонка. Семен, который не успел вымолвить и слова, пожал плечами, перехватил поудобней ручку кофра. В холле играла музыка. Он без труда узнал вступление к «Тристану и Изольде» Вагнера. От тяжелой, давящей мелодии по коже пробежал холодок. Вагнера в Западной Европе стали забывать, отдавая предпочтение другим композиторам, таким как Шёнберг и Барток, но, судя по всему, в доме сэра Уильяма были крепки культурные традиции и давал о себе знать чисто английский консерватизм.

Чувствуя легкое напряжение и волнение перед фотосессией, Семен с любопытством огляделся. На стенах коридора висели старые портреты в массивных дубовых рамах с резным орнаментом. На Семена из разных эпох смотрели мрачные, если не сказать суровые, мужчины, многие – в генеральских мундирах и многочисленных орденах. На стыках рамы и полотна краска местами полопалась от влажности и гулявших по коридору сквозняков. Пара картин у противоположенной стены выцвели и оставляли удручающее впечатление. В конце галереи, в выгодно освещенном месте, висела фотография. Маленький снимок казался нелепым среди живописных портретов. На черно-белом фото расположились четверо. Судя по всему, фотокамера поймала в объектив семейную чету Скоулов. Глава семейства, мужчина средних лет, был одет в свой лучший мундир с офицерскими погонами. В углу снимка можно было разглядеть надпись – «Бомбей. 1909». Нетрудно было догадаться, что сэр Уильям был одним из тех офицеров, что успешно служил на благо королеве Виктории в Индии, за что и получил рыцарский титул. Опираясь на трость, хозяин дома смотрел с фотографии вызывающе и сердито, как если бы заметил, что кто-то стащил из его сундучка любимую кубинскую сигару. Худощавого мужчину окружала его семья – красавица леди Скоул и две девчушки лет двух с забавными косичками, которых мать удерживала на руках.

Фоном фотографии служило старое потрепанное покрывало, местами поеденное молью. Снимок вышел смазанным, рамка неумело скрывала засвеченные края, зачем-то подкрашенные тушью, а из-за спины одной из малышек виднелась неумело спрятанная подпорка-атрибут. Фотография казалась старой и выцветшей, но Семен по собственному опыту знал, что собака зарыта в некачественной бумаге, на которой был проявлен снимок.

Семен поймал себя на мысли, что еще пару лет назад в кругу лондонских денди такими снимками крикливо хвастались друг перед другом, лопаясь от бахвальства и собственной значимости. За такую фотографию, сделанную на примитивный «Kodak Brownie» из прессованного картона, англичане отдавали подчас по несколько фунтов стерлингов, перекрывая разом себестоимость фотоаппарата.

Вступление к «Тристану и Изольде» сменилось «Гибелью Богов». Фотограф еще некоторое время стоял в коридоре и продолжал рассматривать семейный снимок четы Скоулов, когда в дверях холла появился хозяин дома.

Мужчина был поджар, под пышными бакенбардами выступали массивные скулы. На первый взгляд хозяину можно было дать все пятьдесят, но, если присмотреться внимательней, становилось ясно, что возраст мужчине прибавляла седина на висках и старые въевшиеся в кожу пигментные пятна на щеках, следы яркого палящего солнца Индии. Не без труда в мужчине можно было узнать сэра Уильяма Скоула, настолько он изменился по сравнению с тем пышущим здоровьем, сильным и статным офицером, что смотрел суровым и вызывающим взглядом с фотографии.