Настоящая сказка должна быть волшебной тем самым волшебством, что в детстве прорастало сквозь все вещи и явления, определяя их место в мире.

А ещё пугающей, жуткой, чтобы кровь холодела в жилах, а память о днях, когда в каждом болоте, на каждой поляне можно было встретить духов, отдавалась дрожью в пальцах.

При этом хорошей сказке положено раззадоривать сердца, чтобы храбрые стучали звонко и страстно, а трусливые обретали мужество, ведь герои волшебных историй обязательно одолеют трудности!

В сказках Саши Яковлевой есть всё это и немного больше. Помимо увлекательных, пронизанных колдовством сюжетов вы найдёте в этой книге потаённую душу природы, зримую для внимательных наблюдателей, тысячелетние мотивы, бережно оправленные в золото авторского вымысла, а ещё идею о цикличности жизни, что бесконечно угасает и возрождается, словно змейка со дна озера, кусающая себя за хвост.

Рекомендую любителям древних мудрых сказок и взрослым детям, которые никогда не вырастут.

Евгения Спащенко

Тайной тропой да по крутому бережку меж плетей-кореньев пройди, не оступившись, и тогда откроется тебе озеро. Вода в нём мутна, со стороны и не поймёшь – болото болотом. А ты примечай. Сядет на берег утица, станет грудку купать, значит, верное место. Тут уж поздно поворачивать.

Каким тебе озеро глянется, такова и душа твоя. Зелёное ещё ничего, полбеды. Ряска – она что? Трава травой. Хуже, если будет чёрное, смрадное. Вот посмотри хорошенько, каково твоё озеро, а потом ступай в него смело да принимайся за работу.

Ни сетей, ни багров с собой не бери – иди как есть, с пустыми руками. Ими-то и выгребай всё, что не любо покажется.

Будут тебя пиявки кусать – ты поплачь; будут водоросли вязать – ты попляши, будут жабы донимать – ты им спой. А как почуешь холодок по ногам, значит, готово дело: родник отыскался, подземная река пробудилась.

Тут-то всё и кончится, и ты возвращайся домой.

В дальней стороне, за холмами, за лугами в сторожке на краю чащобы жил лесничий. Всё нужное для жизни брал в лесу, а чего не хватало – за тем шёл тридцать вёрст до города. Горожане в глаза его Лесовиком звали, за глаза судачили. Живёт бирюком, почти зверем лесным, а поди ж ты, и доброта в нём есть. Светлый князь платил щедро, только к чему лесничему деньги? Пройдёт по базару, возьмёт того-сего, сколько в руках унести можно, – ткани ли какой одёжу чинить, топор ли новый, а на сдачу наберёт изюму и раздаст детворе.

Молодые девки, как Лесовик в городе объявлялся, отворяли сундуки, доставали платки расписные, щёки румянили – и сыпались на улицу, будто ягоды из лукошка. Лесовик-то на диво хорош! Крепок да чернобород, взором светел, нравом сдержан, к труду привычен, а главное, на выпивку не смотрит. Завидный жених, одним словом. «Завидный да недальновидный Лесовик наш!» – ёрничал народ. И то верно: хоть какая раскрасавица мимо него пройдёт да будто невзначай что обронит, Лесовик оброненное подаст – и дальше идёт своей дорогой.

Однажды вцепилась в Лесовика сваха и давай ворчать: «Молодой ты, собой пригож, а один живёшь. Без жены, небось, тяжко. Почто не сватаешься? За тебя любая пойдёт из тех, кто попроще. Уж не на княжескую ли дочку заришься?»

А Лесовик ей: «Ни на чью дочку не зарюсь, матушка. А разве злой я человек, чтобы добрую девушку вести в лес? Она там, кроме меня да медведей, и не увидит никого».

Народ только рты поразевал: никогда от Лесовика столько слов зараз не слыхали. На том и отсохли: что возьмёшь с лешего?

В ту пору вздумал князь поохотиться. Взял с собой свиту, взял и лесничего, чтобы звериные тропы открывал. Вот идёт князь по чаще – земля дрожит, слово скажет – гром рокочет. Разбежались от него все зайцы, птицы попрятались. Мрачен князь, уже чернее тучи сделался. Недоволен охотой.

Вдруг сверкнуло в траве живое, зашипело под ногой.

– Змея! – обрадовался князь. – Держи, уйдёт!

Лесовик пустил стрелку – да куда там! Только одну чешуйку отколол. Змея наутёк, Лесовик – за ней: бежит по лесу соболем, над лугами канюком степным пролетает. Долго ли, коротко ли, уже все знакомые места позади. Выскочил на поляну, глядит: что такое? Раскинулось перед ним озеро, да такое тёмное – ввек до дна не достанешь. А змейка с берега нырнула в воду и была такова. Закручинился тут Лесовик. Как пустому возвращаться, князю в глаза смотреть? Сел на бережок, прислонился к горючему камню и стал следить за озером: авось ещё вылезет.

Наступил вечер, за ним и ночь ясная. Лесовик одним глазом спит, другим смотрит. Вдруг – что за диво? Тёмная вода на озере взыграла, луна в ней заплескалась – поднялись со дна двенадцать прекрасных девушек. Платья свои на берег побросали и стали в лунном свете играть да косы свои лазоревые расплетать. Укрылся Лесовик за камнем, смотрит во все глаза. А на озере смех и гомон, песни льются дивные, разговоры шепчутся тайные. Одиннадцать девиц резвятся, только двенадцатая невесела: под левой лопаткой у неё розовый рубчик, будто от стрелы. Смекнул тут Лесовик, что к чему. Тихонько подобрался к платьям, а это кожи змеиные. Нашёл ту, на которой чешуйки недоставало, да и прибрал за пазуху.

Как начало светать, озёрные девы похватали каждая своё платье, обернулись змейками и ушли в пучину. Только одна осталась на берегу, та, что с рубчиком под левой лопаткой. Горько она заплакала:

– Ах, добрый молодец! Зачем ты взял мою кожу? Теперь нет мне обратной дороги, а судьба одна: быть женою тебе отныне и впредь.

Вышел тут Лесовик из-за камня, взял девицу под белы руки и повёл в свою лесничью сторожку. И стали они жить как муж с женой. Недолго горевала супруга – вскоре позабыла и о сёстрах, и о коже змеиной. Через год народились у них дети, мальчонка да девчонка. Всем славные, только волосы зеленей весенней травы, а глаза прозрачней ключевой воды. Ничего, кроме леса, не знали, росли на сказках матушки да на уроках батюшки, с каждой живностью, большой и малой, дружили.

Так прошло без малого восемь лет. На девятый год видит Лесовик: неладное с его женой творится. Песни стали ей не в радость, супружеские утехи в тягость, дети бегают без пригляда. Смутная дума захватила её мысли и житья не даёт.

Спрашивает Лесовик:

– Что с тобой, краса ненаглядная? Нешто хворь обуяла? Нешто я не мил?

Отвечает жена:

– Видела я сон чудной, будто вместо ног у меня змеиный хвост, а сижу я у бездонной стоячей воды. В той воде змейки плещутся, зовут к себе играть и резвиться.

Неспокойно стало Лесовику. Вытянул из погреба ветхий сундук, где женину кожу прятал, откинул крышку и видит: шкура, иссохшая за восемь лет, повлажнела, разбухла.

А жена день ото дня всё мрачнее делается. Лесовик опять:

– Что с тобой, сердце трепетное? Кто обидчик твой? Кто мутит взор?

Отвечает жена:

– Видела я сон чудной, будто дети наши поросли озёрной травой и плавают с рыбами, полными икры, всё глубже и глубже в пучину уходят.

Лесовик опять к сундуку, смотрит на женину кожу, а там вместо серой шкурки – богатая чешуя, вся в золоте и каменьях, так что глаз слепит. Запрятал Лесовик сундук понадёжней, забыл о службе, даже в город ходить перестал: всё подле жены и детей держится, следит, как бы чего не вышло.

А жена его совсем неспокойная стала. Мечется по дому, будто ищет чего, да найти не может. Лесовик обнимает её ласково:

– Что с тобой, душа горемычная? Ужель забыла ты мужа? Ужель детей при жизни осиротить хочешь?

Отвечает жена:

– Видела я сон чудной, будто живёт в глубокой воде Большая Рыба, глаза что твоё колесо, и смотрит жадно, и гневается страшно, и детей наших пережёвывает. Вокруг Рыбы танцуют одиннадцать змеек – только меня в кругу не хватает.