Совсем молоденькой девушкой приехала я в Германию, страну, которой восхищался мой отец, которая предоставила мне возможность для неслыханного профессионального взлета, страну, где я нашла восторженного зрителя, где жители казались мне, венгерке, богатыми и счастливыми.

И я полюбила Германию, мне здесь все очень нравилось, а о нацистском режиме я не могла судить, поскольку была совершенно далека от политики. Я и теперь в ней ничего не смыслю. Я всегда была поглощена своей профессией. Конечно, будучи кинозвездой, я видела только светлую сторону жизни нацистской Германии.

Впервые получив приглашение на прием к самому фюреру, я сразу же подумала: что надеть? Мне было тогда двадцать шесть лет. Съемки "Алло, Жанин" как раз только что закончились. За минувшие годы я завоевала имя, приобрела восхищенного зрителя. Жестикуляция моя утратила былую размашистость, движения стали более мягкими. Кинокамера очень сильно скорректировала мою игру.

На прием явился весь цвет киномира - в том числе и деятели Венской киностудии, которые впоследствии утверждали, что их там не было. Гости выстроились в длинную очередь, как будто впереди раздавали какие-то даровые блага. Гитлер и Геббельс стояли в дверях и каждому проходящему запросто пожимали руку.

Мужчины приветствовали Гитлера взмахом вытянутой руки, после чего им её пожимали. Дамы же поднимали руку, согнутую в локте. На мне было вечернее платье, сплошь усеянное блестками, и я подумала: нет, не буду делать как все. Никогда я не воздевала руку в гитлеровском приветствии. Мне этот жест казался неженственным.

Я была явно самой молодой среди собравшихся. К тому же ещё и выглядела моложе своих лет. Оказавшись перед Гитлером, я вдруг сделала книксен: видимо, сказалась привычка к актерству.

А он, заметив: "А, наша маленькая венгерка!", взял мою руку и поцеловал. Я была поражена. Видели ли это все остальные? - подумала я. Я только-только заставила себя отвыкнуть от целования ручки и ограничиваться деловым рукопожатием - и вдруг такое.

Платье вдруг стало жать мне в груди. И я павой проплыла в зал - по направлению к столам, уставленным едой. Человеку необходимо вовремя покушать.

Наложив себе полную тарелку разных вкусных вещей, я подошла к столику, уже занятому двумя мужчинами и одной дамой, и плюхнулась на свободный стул.

Гитлер начал обходить гостей. Подходил то к одному столику, то к другому, и сразу лица сидящих расцветали улыбками и поворачивались за ним, как подсолнечник поворачивается вслед за солнцем. Эти улыбки как бы говорили: этот день навеки останется в нашей памяти. А я думала об одном: только бы он не подошел к моему столику! Потому что я все ещё не слишком хорошо справлялась с немецким языком. Вдруг он что-нибудь спросит, и я не пойму. А он уже стоял рядом.

И сказал мне: "Я вас сразу узнал. Вы наша новая звездочка из Венгрии. Я видел фильмы с вашим участием. Вы очаровательны..." - и так далее в том же духе. Он обращался только ко мне, ко мне одной.

А я думала: слава Богу, я все понимаю. Потом он спросил: "Вы столько всего умеете - и скакать на лошади, и танцевать, и делать акробатику. У вас есть дублерша?"

Я выдавила: "Нет, никакой дублерши!"

Только теперь он обратился к молчаливой троице за моим столиком и сказал: "Эта маленькая венгерка действительно может делать чудеса, не правда ли?" Все трое энергично закивали. А мне он сказал: "Ну, моя маленькая чудесница, а чего вы не умеете?"

И у меня вырвалось: "Говорить правильно по-немецки, господин Гитлер!" Все засмеялись. И он - громче всех. "Вы даже не представляете себе, сколько немцев тоже не говорят правильно по-немецки!" - сказал он и двинулся дальше по залу.

Тут-то и произошло нечто: трое сидевших за моим столиком сразу вскочили, словно их подбросило пружиной, и стали увиваться вокруг меня, расхваливать на все лады, чуть ли не лезть с объятиями.

В то время я ещё не понимала, что все это значит, чего стоит в глазах остальных явное благоволение Гитлера к кому-либо.

После этого приема Гитлер прислал мне красивый букет алых роз. Однажды он пригласил покататься с ним на автомобиле. Затем наши отношения с ним развивались очень быстро. Несколько раз я была в его апартаментах. Здесь он меня просил танцевать перед ним голой. Между нами было её кое-что, но об этом я рассказывать не буду.

Наши отношения закончились перед началом съемок кинофильма "Девушка моей мечты", зимой 1943-1944 годов. В это время я уже была беременна от своего мужа - известного кинорежиссера Якоби. Когда мы начали снимать "Девушку моей мечты" мне опять пришлось ехать в горы, опять лезть куда-то под небеса. Съемки происходили в Обертауерне, в Австрии.

Но там было одно утешение в образе фрау Ясни, нашей милой, заботливой, энергичной хозяйки, распоряжавшейся всем в отеле "У почты" в городе Радштадт, у которой мы жили. Фрау Ясни обожала артистов и баловала нас, как могла. Она выменивала в деревнях продукты, готовила еду, добывала винцо и давала советы.

Во время съемок фильма "Девушка моей мечты" моя беременность проявила себя: все девять месяцев меня регулярно выворачивало наизнанку, я чувствовала себя совершенно разбитой. От одного запаха спиртного мне становилось дурно. На белках глаз выступили красные жилки - для цветного фильма истинное несчастье.

С уверенностью можно утверждать лишь одно: в "Девушке моей мечты" я давно уже была не девушка, а беременная женщина. Но делать было нечего: играть все равно пришлось.

Большой ревю-эпизод завершался вальсом. При звуках вальса обычно накручивали массу всяких красивостей: златокудрые ангелочки играли на арфах, пушистые облака наплывали на танцующую пару - поначалу, естественно, всегда невпопад. Такие эпизоды не удавалось снять без долгих репетиций и дублей.

Мне опять - в который уж раз - стало дурно. В этот момент в павильон вошел мой партнер Валентин Фроман, красавец белорус. Он был прекрасный танцор и человек в высшей степени честолюбивый; позже он уехал в Америку. Для этого завершающего эпизода он специально надел свой собственный фрак, так как считал, что казенные фраки из костюмерной недостаточно элегантны.

На мне было пышное белое кружевное платье, скрывающее животик. Мы с ним, несомненно, являли весьма привлекательную пару. Фроман гордо похлопал себя по крахмальной манишке: "Заплатил из собственного кармана! - сияя, сообщил он. - Кучу денег отвалил!"

"Фрак того стоит", - заверила его я. Он засиял пуще прежнего. Мы стали репетировать. Фроман старался меня особенно не утруждать. Но на генеральной репетиции пришлось делать все всерьез. В конце Фроман посадил меня к себе на плечо, облака наплывали и наплывали на нас, а мы с ним, кружась, поднимались все выше и выше - до седьмого неба включительно. Во всяком случае, мне так казалось. Потому что желудок мой отделился от меня и передвигался в животе как бы сам по себе. Я стала хватать ртом облако пара, как рыба хватает воздух, высовываясь из воды в жаркий летний день.

"Опусти меня на пол, меня тошнит", - выдохнула я. Фроман завопил: "Мой фрак!" Видимо, подумал: плакали мои денежки! Впав в панику, он бросился вон, по-прежнему держа меня на плече. А облака все вплывали и вплывали и были на этот раз именно такой плотности, какой нужно. Фроман пронзил их как стрела.

Спрыгнуть на пол я просто физически не могла. Да он ещё и обхватил мои ноги словно стальными клещами. Вскрикнув "Потерпи еще!", он промчался со мной на плече через наш павильон, потом через соседний, держа курс на клозет. Трое мужчин обернулись на шум. Они имели полное право находиться здесь: уборная-то была мужская.

Но мне это было без разницы. Фроман элегантно опустил меня на пол. Наконец-то! Мужчины, как истинные джентльмены, в тот же миг выскочили за дверь. Как известно, "джентльмены страдают молча". Во всяком случае, перепугались они больше, чем я, клянусь.

Тушь с ресниц растеклась, прическу и весь макияж пришлось делать заново. Но фрак Фромана был спасен.