<p>
</p>
Фельдфебель и фершал.
Служил в полку фельдфебель. И, надо сказать, не просто присягу исполнял, а каждой жилкой своей в службу пророс. Хороший фельдфебель, что комар - пока кровушки солдатской не попьёт, спать не ляжет. Нашему же, точно слепню ещё укусить побольнее требовалось. Так, что б солдатику потом дня два кряхтеть-почёсываться. Изо дня в день провинившиеся вокруг казарм лягушкой скачут. Фельдфебель же, хорём февральским меж наказанных вьётся, псом амбарным зубы скалит.
-- Веселей прыгай! - покрикивает. - Службу справлять, не сало жрать.
И, нет бы, за дело жучил. А, то подметит, язва, что у солдатика край фуражки засален, цоп, страдальца за воротник и на караул подле отхожего места определит. Другой - честь без истовости отдаст. Фельдфебель его тотчас на плац и давай туда-сюда гонять, естество своё звериное тешить. Третьего яму в пять саженей рыть заставит за то, что серничек вовремя не поднёс. А сам-то, с мельничную крысу ростом. Глазки рачьи пучит, ляжкой подрагивает, усишки топорщит и не разговор ведёт, а исключительно лаем изъясняется.
-- Вбить бы ему, аспиду, шомпол в голову, -- вздыхают солдаты. - Жаль, уставы не велят.
Одно спасение и остаётся - в лазарете от ирода упрятаться. Там фершал будто Спаситель в Царстве Небесном душами управляет. Говорит тихо и ласково, золотым пенсне поблёскивает, книжки почитывает. Покачает головой, мол, всё понимаю, да и распорядится определить беднягу на излечение. Надевай, солдатик, халат и блаженствуй на госпитальных киселях. Служивый от радости слезой капнет, умостится на коечке и лежит-преет под одеялом, о горестях-бедах не вспоминает.
Фельдфебель, ясное дело, долго такого свободомыслия выдержать не смог и решил в лазарете свои порядки навести. Да не тут-то было! Фершал не такие винты развинчивал.
-- Подите, -- усмехнулся, -- прочь, любезный. Больным не лай собачий, а покой и тишину слушать положено
Кликнул санитаров, те в раз служаку к дверям отмаршировали. Получил молодчик пинка под копчик.
Фельдфебель-шкура чуть не облысел от злости. Побежал к ротному с рапортом на обидчика, да тот и слушать не захотел. Каждый клоп скачи в свой галоп!
Потемнел фельдфебель лицом, как бурак на ветру и в каморку свою шмыгнул. Сидит - злобу в кишках кипятит. Ни сон, ни покой к нему не идут, всё прикидывает, как бы с фершалом поквитаться и симулянтов придавить.
Тем временем к полковнику дочь из столичного пансиона прикатила. Папаша враз про военные дела забыл и давай с кровиночкой своей по ужинам-балам разъезжать. Дева генералам руки для поцелуев подаёт, а полковничья душа хризантемой цветёт. Вот какую дочь вырастил! Духами-одеколонами пахнет, по-французски щебечет и вальс-мазурку лучше всех пляшет. С таким розаном и самому губернатору под венец пойти не зазорно.
Полковые офицеры сгоряча было спины выгнули. В сапоги лаковые переоформились, волосы напомадили, о водке и думать забыли. Принялись перед командирским домом прогуливаться, усы покручивать. Да только полковник их быстро остудил. Построил на плацу и объявил: "Кого подле дочери замечу, тому вмиг саблей абракадабру сделаю. Или на Кавказ отправлю".
-- Вот оно как само складывается, -- обрадовался фельдфебель. - Ну, держись фершал руками за траву, нашёл я на тебя управу.
Поспешил, подлец, в штаб к знакомому писарю. Помахал перед чернильной душой шкаликом с водкой и говорит: "Сочини-ка мне, братец, записку любовную. Да не к портомойке какой, а для самой, что ни на есть благородной девицы. И, что б на каждой строчке по слову французскому имелось".
Писарь водку сглотнул, поскрёб в затылке и требуемое письмецо изготовил. Фельдфебель же, фершалским именем послание подписал и тайком на крыльцо командирское подбросил.
Утром полковник дверь отворил и на конвертик тотчас наткнулся. Прочитал записку -- медведем раненым взревел.
-- Караул! - заходится. - Ведите ко мне фершала!
Сказано-сделано, притащили горемыку под белые руки. Стоит навытяжку, стёклышками пенсне светит, а полковник его по щекам хлещет и на поясе саблю нашаривает. На шум и ругань дочь прибежала. Подхватила с пола письмецо, прочла и мальвой заалела.
-- Отпустите его, папенька, -- требует. - Мне таких слов отродясь кавалеры не писали. Я этого человека отныне люблю и с ним хоть на Кавказ, хоть в роту штрафную.
Полковник за сердце, а фершал, не будь дураком, встал на колено и руки дочери командирской попросил. Не надо шпор, коль умом скор!
Три дня полковник вино с горя пил и из револьвера в небо палил, а на четвёртый сдался. Благословил молодых и фершала "сыном" назвал.
Фельдфебель же, про такое дело узнав, заскучал и всякое рвение к службе утратил.
Фельдфебель и фершал.
Служил в полку фельдфебель. И, надо сказать, не просто присягу исполнял, а каждой жилкой своей в службу пророс. Хороший фельдфебель, что комар - пока кровушки солдатской не попьёт, спать не ляжет. Нашему же, точно слепню ещё укусить побольнее требовалось. Так, что б солдатику потом дня два кряхтеть-почёсываться. Изо дня в день провинившиеся вокруг казарм лягушкой скачут. Фельдфебель же, хорём февральским меж наказанных вьётся, псом амбарным зубы скалит.
-- Веселей прыгай! - покрикивает. - Службу справлять, не сало жрать.
И, нет бы, за дело жучил. А, то подметит, язва, что у солдатика край фуражки засален, цоп, страдальца за воротник и на караул подле отхожего места определит. Другой - честь без истовости отдаст. Фельдфебель его тотчас на плац и давай туда-сюда гонять, естество своё звериное тешить. Третьего яму в пять саженей рыть заставит за то, что серничек вовремя не поднёс. А сам-то, с мельничную крысу ростом. Глазки рачьи пучит, ляжкой подрагивает, усишки топорщит и не разговор ведёт, а исключительно лаем изъясняется.
